Тени таятся во мраке (СИ)

— Что же по поводу Индокитая и прочих пустых разговоров о грядущей российской экспансии, то мое мнение остается неизменным: сегодня в Петербурге никто ни на что подобное замахиваться не станет. Страна изрядно поиздержалась на войне с японцами. А уж говорить еще и о подготовке русских к военному столкновению с Францией — это действительно плод больного воображения. На задуманные и уже объявленные царем реформы нужны десятилетия мира и огромные деньги. Так что в этом плане Столыпин — абсолютный реалист.

Вы ведь знаете состав их нового Кабинета?

— Конечно.

— В нем примечательно полное отсутствие «ястребов». Ни Сахаров, ни Дубасов, не являются ярыми алармистами. Все же остальные портфели розданы людям, готовым все силы положить на реформы — то есть, на внутригосударственные вопросы. Таким образом, по моему разумению, сейчас русский медведь желает одного: чтобы его в берлоге не беспокоили. И даже неизбежные вопросы по проливам и Персии не будут ставиться русскими с видами на перспективы географических приращений…

В том же, что царь с распростертыми объятиями принял в своей столице кузена с его рурскими и гамбургскими воротилами, я лично не вижу признаков роста агрессивности. В отличие от французов, германцы оказались готовыми на более выгодные для Петербурга условия промышленных инвестиций и кооперации. В этом все дело.

Вдобавок, свой и так громадный парижский долг Николай критически увеличивать не желает. Он воспринимается им как удавка. И позволять галлам решительно влиять на его политику с помощью этого рычага он, судя по всему, больше не намерен. Отставка фон Витте, в этом плане, — жест показательный… Кстати, еще раз об аналогиях. В отличие от печального конца Фуке, бывший русский суперинтендант получил «за труды» не камеру и железную маску, а почти полмиллиона наличностью.

— Еще не вечер, мой дорогой, — Ленсдаун скептически улыбнулся, — Я знаю, что Ваш хороший приятель страшно возмущен такой царской неблагодарностью. Но стоит ли ему по-детски горячиться? Вспоминая эпизод трехмесячной давности, с походом рабочих столицы на Зимний дворец, могу предположить, что это печальное фиаско еще получит свое продолжение…

— Будем надеяться на лучшее, милорд. Хотя воссоздание царем Секретного приказа и наводит на серьезные размышления. Как тонко подметил в одной из бесед дядя Николая, генерал-адмирал: «Мальчик вырос, теперь всем нам предстоит считаться с этим».

— А кто-то в сферах наивно полагал, что он вечно станет бегать к ним за советом?

Что касается отъема у ведомства фон Плеве функций политической полиции, то мне лично представляется, что дело в первую очередь в том, что Николай не хочет, едва избавившись от одного министра с почти диктаторскими полномочиями, менять его на другого такого же честолюбца.

А господин Зубатов, в свое время изгнанный Плеве с позором со службы, как раз и станет очень серьезным противовесом для амбиций своего бывшего начальника. Кроме того, его опыт создания в Москве тред-юнионов, похоже, будет царем в ближайшее время использован в сфере реформы трудовых отношений.

Резюмируя это, могу лишь сказать, что с мнением Великого князя Алексея трудно не согласиться. И времена нам предстоят трудные. Такой вот, занятный каламбурчик…

— Как Вы считаете, стоит ли нам уже сейчас поднимать вопрос о визите короля в Петербург?

— Я уже это сделал. Но пока кое у кого есть на этот счет сомнения. И организовывать такой визит нужно не скоропалительно. На тщательной подготовке я буду настаивать…

Конечно, германец нас опередил. Но у него были все карты на руках! Прояви мы поспешность в этом тонком вопросе, как бы она смотрелась со стороны? Как признание нами поражения? Это Вильгельм мог представить все как результат душевного порыва друга и союзника, пусть и не формального. Так что, на мой взгляд, сейчас правильнее ставить вопрос о поездке в Петербург президента Франции.

Возвращаясь к визиту кайзера в Россию: экономика — экономикой, но, согласитесь, и внешнеполитическая составляющая тут на лицо. Вы же не будете отрицать очевидное: во многих петербургских коридорах весьма болезненно отреагировали на позицию Парижа в ходе русско-японской войны. Как и на наше с галлами Сердечное согласие. И речь даже не о конфиденциальных письмах в Форин офис Ламсдорфа, личном послании королю от царя или о демаршах Бенкендорфа.

— Не буду спорить, милорд. Тем более, что подтверждения тому я слышал от многих русских неоднократно. Это в полной мере отражено в моих отчетах, — согласно кивнул Гардинг, — Особо острые мнения высказывались во время кризиса вокруг порта Антивари и закрытия для их флота Суэцкого канала.

Остается лишь признать, что японцы сумели подложить нам свинью дважды. Во-первых, когда они начали боевые действия против русских, не получив от нас на это однозначного одобрения, причем без объявления войны, не задумавшись о том, что не судят лишь победителя. А во-вторых, угробив флот, они умудрились ее столь бездарно и скоропалительно завершить.