Тени таятся во мраке (СИ)

— Жарко мне, а не холодно, Вась. А колотит, — это все с психу. Ты не представляешь, сколько занятного сейчас я услышал про брата. И про меня. От собственной-то матери!.. Просто, выше моих сил вытерпеть все это оказалось. Никакому лютому ворогу такого не пожелаю. Никогда…

— Я догадываюсь.

— Спасибо за понимание. Есть у нас тут… что-нибудь?

— Неа…

— Плохо. Голову на части рвет.

Вот что, мои дорогие. Сейчас мы заедем к дяде Сергею. Посидим все втроем с ним немножко, и у него я и заночую. Это рядом, Вась. Нам только мост перекатить.

Хотя, нет. Пожалуй, — все не так. Пойду-ка к Сергею Александровичу я один, а Вас попозже ему представлю, как разберусь что к чему. Какие там «тараканы в черепушке», как ты, Василий, говоришь. Тем более, что Николай меня предупреждал, что дядя Сергей тоже участвовал во всех этих душеспасительных беседах про «отмену конституции и жидовской вольницы». Да еще эта его демонстративная отставка…

А пока едем, в двух словах я вам перескажу кратенько, как меня моя дорогая мамА встретила и чем так «порадовала». Согласны?

— Может быть, на сегодня довольно с Вас нервотрепки, Ваше высочество? Насколько мне известно, Сергей Александрович с Вашей матушкой был полностью солидарен в попытках отвратить Государя от известных решений. Как врач, я бы порекомендовал Вам такой визит совершать только на свежую голову. Кстати, Ольга Александровна просила передать, что будет счастлива видеть Вас к ужину сегодня…

— Знаю, Михаил Лаврентьевич. И спасибо огромное. Завтра или, в крайнем случае, послезавтра — всенепременно буду. Но сейчас, именно потому, что наслышан от брата о твердолобой позиции дяди Сережи, — не могу откладывать этот разговор. Хочу ему в глаза посмотреть до того, как матушка поставит его в известность о моем ко всему этому отношении. Все-таки, согласитесь, господа, женская истерия это одно, а холодная мужская логика — нечто совершенно иное, — Михаил приходил в себя, постепенно успокаиваясь, — Беда лишь в том, что мы иногда даем возможность их эмоциям брать верх над нашим рассудком.

— Иногда? Вот это ты выдал, так уж выдал, Михаил Александрович! А кто только что напугал нас «хладным рассудком» своим, а? — тихо рассмеялся Балк, подмигнув Вадиму.

— Василий Александрович, не ерничай, пожалуйста. Я не ко мне применительно, а к дядюшке. Он, когда желает, может себя в руках железно держать.

— Ты тоже можешь, товарищ Великий. И должен. Разве я тебя не предупреждал, чего надо было в данный момент ожидать от матери? Держать удар надо…

Не сомневайся, со временем все перемелится. Но сегодня она и иже вокруг ждали тебя как последнего туза в колоде, как джокера, который поможет сделать им их игру. А когда ей стало ясно, на чьей ты стоишь стороне, естественно, любимый сынок и огреб по полной программе. Да еще ругаешься как в гамбургском припортовом кабаке. Набрался дряни всякой, понимаешь, от кайзеровских офицеров-наблюдателей. Смотри, будущая теща этой вульгарщины не одобрит.

— Да, знаю я все! Извините. И не поминайте всуе, пожалуйста. Но…

Ты вдумайся только! Она мне заявила, что никогда не допустит ЭТОГО брака! Что немцы меня окручивают, как глупенького простака. Что я ничего не смыслю в жизни, что я предаю свою Родину, как и ее бедненькую, несчастненькую Данию. Что Гогенцоллерны — это лживая, хитрая и подлая семейка. Что она стала русской и ростила и учила нас для того, чтобы рано или поздно немцы ответили за все!.. И так далее, и тому подобное.

— А ты разве чего-то иного ожидал? Такая вот у тебя маман — Юдифь венценосная…

— Все равно, обидно же! И не за себя даже. Понимаете, она меня будто не слышит и никаких аргументов и доводов обсуждать не желает! Просто — не желает. Категорически. Она во всем права, — и точка. А Николай — сошел с ума. И его, Государя, надо поправлять. А если я не желаю или трушу делать так, как ей надобно и как она от меня требует, то я ей больше НЕ СЫН.

— Ого?! Сразу главный калибр пошел?

— Да, Василий. У меня от такого просто пол под ногами зашатался…

***

Высадив Михаила у парадного подъезда Сергиевского дворца и дождавшись, пока массивные, резные двери за его спиной, сверкнув отблесками фонарного света, плавно затворятся, Василий оценивающе взглянул на Вадика и с улыбкой спросил:

— Ну, что? Ко мне?

— Поехали…

Под негромкое цоканье копыт Невский проплывал мимо кареты своими гранитными громадами, за сияющими окнами которых бурлила, кружила и веселилась вечерняя жизнь столицы победившей империи. На тротуарах было полно народу: кто-то куда-то спешил, кто-то с кем-то раскланивался, кто-то кому-то что-то нашептывал на ушко. Проносились с гиком навстречу лихачи, унося к облюбованным ресторанам и клубам своих седоков — гвардейских офицеров и прочую «золотую молодежь», купцов и адвокатов со свободной наличностью, авантюристов, игроков и дам полусвета…

— Мент родился. Что примолк, Вадюш?

— А что говорить-то?

— Нагоняй не огребешь от Ее Императорского высочества, что не доложился?