Это неожиданно и странно: переступив порог, вы сразу невольно останавливаетесь, чтобы не наступить на высеченный прямо на полу равносторонний крест, помещенный в круг, а в следующую минуту, еще не успев опомниться, видите перед собой музейную витрину, где на полках за стеклом выставлены на всеобщее обозрение человеческие черепа. Прославленные черепа, героические черепа. От одного взгляда на них мороз по коже.
– Вот ужас-то, – прошептала я еле слышно. Нащупала руку Нейла и крепко сжала. – Давай уйдем отсюда.
– Что в этом ужасного? – возразил он. – Все в порядке вещей.
Эти слова заставили меня обернуться. С моим парнем творилось что-то неладное. Только что он стоял со мной рядом веселый и оживленный, а теперь выглядел так, будто внезапно заболел. Отсутствующий взгляд, по-прежнему устремленный на полки с черепами, поблескивающие на висках и на верхней губе мельчайшие капельки пота…
– Нейл, посмотри на меня.
Он не шелохнулся. Глядя в его бледно-зеленые глаза, остекленевшие, точно в кислотном трансе, я не придумала ничего лучшего, чем потрясти его за плечо.
– Эй, ты меня слышишь?
Он глубоко вздохнул, провел пальцами по лбу.
– Прости, я задумался.
Хороша задумчивость! Надо, что ли, на всякий случай поинтересоваться, как на этом острове вызывают врача.
В четырех километрах от Аркади нам встретилась развилка с дорожным указателем «Аркади – прямо, Амнатос – налево», и Нейл включил поворотник, а затем коротким взмахом руки предупредил меня, что уходит налево. В самом деле, что нам лишних пятнадцать минут. Я и сама была не против выйти ненадолго из машины, сделать глоток воды (приближалось самое жаркое время дня) и постоять перед воротами Амнатоса, на фризе которых высечена надпись: «Начало мудрости – страх Господень».
– Долгое время я не понимал смысла этих слов, – признался Нейл, – мне казалось, что страх перед Богом подобен страху перед зубным врачом, и значит, в этом есть что-то унизительное. Но
– Недостойным чего? Милости Божьей?
– Можно и так сказать. Если считать за милость обладание силой, необходимой для преодоления препятствий, характерных для пограничной зоны, с последующим расширением из сферы смертного в сферу бессмертного.
– Трансформация в божественное? Слияние, растворение, тебя это не пугает?
– Трансформация – не растворение. При этом человек не утрачивает индивидуальности, а прорастает в вечность, подобно зерну.
Итак, он верующий. Кто бы мог подумать. Но при первой нашей встрече там, в Превели, когда я спросила его…
– …ты ответил, – вслух продолжила я свою мысль, – что со временем перестал чувствовать разницу.
– Ты задала не тот вопрос. Ты спросила: вы, наверное, католик? Нет, я не католик, не православный, не протестант, не копт, не христианин, не мусульманин, не буддист.
Он в самом деле это сказал? Я не ослышалась? На своем веку я повидала немало образованных людей, но далеко не каждый цитировал Рама-кришну.
Зеленые глаза его искрились, губы подрагивали от сдерживаемого смеха. Он видел, что его признание ошеломило меня, и остался ужасно доволен.
– Я не одинок в своих убеждениях, Элена. Доктор Карл Меннингер однажды заметил, что если теоретические рассуждения еврейских раввинов, протестантских и католических священников – рассуждения по общим вопросам – иногда еще могут совпадать, то когда речь заходит о правилах и принципах достижения вечной жизни, их взгляды безнадежно расходятся. Ответом на это, безусловно, является сказанное Рамакришной: