Тени в переулке

Я в два глотка выпил водку и, пока жевал бутерброд, вдруг почувствовал облегчение. Комок, три дня стоявший в груди, растаял, и мир стал веселым и радостным.

— Ну как? — подмигнул мне дядька.

— Туман.

— Вот и здорово. Когда-нибудь будешь Бога благодарить, что они отчислили тебя из училища. Знаешь, сколько у меня в жизни было всякого, а вот живу…

* * *

Что было, то было. Жизнь дяди Викентия, двоюродного брата моего отца, была похожа на авантюрный роман. Он учился в Институте красной профессуры, потом стал замдиректорa московской милиции, я видел его фотографии. Дядя Викентий строго взирал на мир. На нем была белая гимнастерка, на петлицах теснились ромбы.

Но милицейская служба вскоре окончилась. Дядька поехал на отдых в Белоруссию к родным. В купе поддал и увидел, что за окном на березах висят бутылки. Это железнодорожники собирали березовый сок. Дядька достал маузер и из окна вагона начал палить по бутылкам. Об этом замечательном происшествии в газете «Гудок» написал фельетон Юрий Олеша.

Дядьку поперли из милиции и назначили директором московского «Мюзик-холла». Щуку бросили в реку. Все мужики в нашей семье были гуляки, бабники и поддавалы.

Но всему прекрасному приходит конец. «Мюзик-холл» закрыли, как «притон разврата», несущий буржуазную идеологию рабочим и крестьянам, и дядька попал в Комитет по кинематографии.

Во время войны он командовал студией «Воентехфильм», а после Победы уехал в Белоруссию, где стал замминистра кинематографии.

В этот печальный октябрьский день 1951 года он занимал должность директора Ленинградской академической капеллы. Это был последний поворот в его судьбе, на этой должности он продержался до своего ухода из жизни.

* * *

Дядька устроил меня в купе. Сунул деньги.

— Здесь хороший вагон-ресторан, — подмигнул он мне.

И поезд повез меня в Москву.

Октябрь в городе был солнечным. Мне никого не хотелось видеть, и я пошел на осенний Тверской бульвар. Там медленно падали последние листья, слабый ветер тащил их по земле, сбивал в круг. Сидели на скамейках мамы с колясками.

Золотая московская осень. Самое прекрасное время в городе. Я любил его, но даже оно не могло исправить мне настроение.

У Никитских на фронтоне кинотеатра «Повторного фильма» висела огромная афиша: «Весна», кинокомедия.

Странно получалось: при своей любви к кино я раньше так и не посмотрел эту картину. Я пошел в кино. Выйдя из зрительного зала, немедленно купил билет на следующий сеанс. Все плохое забылось. Я увидел, как делается кино. В одной декорации пел композитор Глинка, в другой — Пушкин читал стихи на горбатом мостике. Трубно вещал Маяковский, гусары танцевали мазурку. Кинокамера летала на операторских кранах, режиссеры отбирали артистов на роли.

Я шел домой счастливый, потому что теперь точно знал, чем я займусь в жизни. Волшебный мир кино был моим миром. В нем я мог искать и фантазировать, и никто не станет смеяться надо мной.

Я твердо решил поступать на следующий год во ВГИК. Но жизнь внесла свои коррективы, и вместо кино я попал в военное училище.

* * *

Через много лет я познакомился с Григорием Васильевичем Александровым. Иоднажды за чаем рассказал ему о том, какменя отчислили из-за отца из мореходного училища, о грустном октябрьском дне, о том, как после его фильма я заболел кино.

Григорий Васильевич весело хохотал и поглядывал на меня с нескрываемой симпатией.

— Знаете, мой дорогой, — сказал он, — если после моей ленты хоть один человек полюбил кино, значит, я не напрасно работал.

— Вы должны пойти в храм и поставить свечку, — улыбнулась Любовь Петровна Орлова.

— Кому?

— Тем людям, которые выгоняли вас из разных военных школ. Они, конечно, были негодяи, но подумайте сами, кем бы вы стали, если бы не они.

— Обязательно пойду, — пообещал я.

Правда, не пошел, постеснялся.

* * *

Я боюсь серьезных людей, в их обществе я начинаю себя чувствовать некомфортно. И как бы они ни убеждали меня, что жизнь можно спланировать, если относиться к ней серьезно, я этому никогда не верил. В нашей семье все мужчины были веселыми и легкомысленными и все верили в удачу.

Любимая поговорка была: «Карта не лошадь, к утру повезет».

И надо сказать, что кроме большого горя и страданий, выпавших на долю моих родственников, к нам частенько попадали и козырные карты.

Ну как не поверишь в удачу, если она приходила ко мне в самые неожиданные моменты!

1963 год. У меня целая куча неприятностей. Но выгляжу я, как всегда, веселым и элегантным. Я иду на свидание с одной из первых московских красавиц. Денег раздобыть не удалось. И я шел на свидание, чтобы просто извиниться, сославшись на загруженность на работе. То, что у меня ее нет, красавица Тамара не знала. Я поравнялся с памятником Пушкину — и вдруг!..

На асфальте рядом с окурками и горелыми спичками лежал коричневый, вдвое сложенный четвертак. Это были неплохие деньги, на них можно было пить шампанское и неплохо закусывать пару дней. Я огляделся и наступил на двадцатипятирублевку. Но все было спокойно. Мимо шли люди, не обращавшие на меня никакого внимания.

Я уронил пачку сигарет и поднял ее вместе с купюрой.