Тени в переулке

Свободно в его дом приходил только племянник Глеб Канунников, артист.

Дальше все было делом техники. На квартире Канунникова произвели обыск и нашли железнодорожную форму, четыре комплекта. Мать сказала, что это костюмы для киносъемок и в данный момент ее сын находится во Львове, где принимает участие в создании эпического кинополотна. Но во Львове ничего не снимали.

Без труда установили оставшихся троих, однако они, по словам родных, выехали в разные концы СССР ударными темпами строить социализм. Интересно, что оперы провели установку и выяснили, что эти молодые люди всегда жили открыто и законопослушно.

Ачерез некоторое время дело об ограблении в поезде «Владивосток – Москва» забрало к себе МГБ.

Исчезла из «Коктейль-холла» таинственная четверка, так упорно разыскиваемая МУРом. С той поры никого из них я нигде и никогда не встречал и, откровенно говоря, удивлялся, как эти вежливые, интеллигентные молодые ребята могли пойти на такое серьезное дело, которое не каждый опытный урка смог бы поднять.

Отдав дело МГБ, в МУРе радостно вздохнули – уж слишком бесперспективная была работа.

Я много раз возвращался к этой истории. Искал в документах хоть какое-то упоминание о лихой четверке.

По сей день я узнал только то, о чем я написал.

Правда, мои коллеги-журналисты и некоторые оперативные работники выдвигали самые невероятные версии, естественно связанные со спецслужбами, но я в них не очень верю.

* * *

Весна в этом году припозднилась. И вечером, когда я иду домой по Кондратьевскому переулку, тени прошлого возникают неохотно, словно скользят по снегу. И где-то в конце переулка я вижу курчавого младшего лейтенанта, а чуть поодаль – четверых элегантных таинственных ребят. Тени прошлого – воспоминания о давно прошедшем. Все то, что сопровождает мою веселую и пеструю жизнь.

БРИЛЛИАНТЫ С КРОВАВЫМ ОТБЛЕСКОМ

Я приехал в этот город на краю земли. Город, где главная улица, словно лыжная трасса, спадала с сопки, чтобы вновь взлететь на другую. Город, плотно ставший на берегу «самого теплого» Охотского моря.

Шел август 59-го, а столица Колымы еще не утратила свою мрачную славу. И имя ее – Магадан – стало страшилкой в блатных песнях, а жители в основном были бывшие зэки, те, кто их когда-то охранял, и люди, которые приехали сюда за длинным рублем.

Но это уже был город. С прекрасным драмтеатром, кинотеатрами, двумя ресторанами. Возможно, их было больше, но я помню только два.

Вернувшись с Колымской трассы, о которой я писал очерк, мы с шофером пили водку в дощатой пельменной у драмтеатра, и на стене, рядом с призывным плакатом: «Оставляй излишки не в пивной, а на сберкнижке», увидел афишу концерта Вадима Козина, знаменитого в 40-е годы эстрадного певца, знаменитого лагерного сидельца, человека, о котором в Москве ходили тысячи слухов.

Я позвонил ребятам в местную газету, и они помогли мне достать билет, так как концерты Вадима Козина шли тогда в Магадане при битком забитых залах. Более того, ребята пообещали мне после концерта организовать нечто вроде интервью с колымским соловьем.

Я никогда не видел, чтобы так принимали артиста. Овации не смолкали минут сорок. Сцена была заставлена корзинами цветов, и это в августе, в городе у «самого теплого» Охотского моря.

Коллеги-газетчики сдержали слово, и я попал в гримерку Вадима Козина. Артист выглядел усталым, но поведал столичному журналисту, что навсегда связал свою жизнь с этим городом, вьюжной Колымой и Охотским морем.

Интересный разговор не получался. Козин уходил от расспросов о прошлом, аресте и зоне.

В гримерку вошел администратор, человек, которого я прекрасно знал. Вельдман Анатолий Соломонович жил со мной в одном доме на улице Москвина. В 1951 году его загребли чекисты как участника какого-то очередного заговора.

* * *

Я мог представить кого угодно в роли заговорщика, только не этого элегантного, чрезвычайно вежливого человека, работавшего театральным администратором. Он прекрасно, но несколько по-нэпмански одевался. Шили ему пальто и костюмы лучшие московские и рижские портные. Тихий спокойный человек, старавшийся не нарушать заведенных порядков и быть как можно дальше от политики.

Я видел, как его забирали. У нашего подъезда стояли два черных «паккарда», они так не вязались с веселым весенним рассветом и по-утреннему пустой улицей Москвина.

Я хотел войти в подъезд, но старшина с голубыми погонами протянул руку и сказал:

– Не положено.

– Я живу здесь, в двадцатой квартире.

– Не положено. Ты бы отошел, парень, мало ли что…

Я перешел улицу и стал под арку двухэтажного дома напротив подъезда. Ждать пришлось недолго. Двое офицеров вывели Вельдмана, усадили в одну из машин, и она, рванув с места, выскочила на Пушкинскую улицу.

Исчез куда-то старшина, и я прошел к себе. Моя соседка рассказывала, что наконец-то арестовали этого спекулянта. Потом, не помню кто, сказал мне, что наш тишайший сосед готовил какой-то кровавый заговор.

* * *

И вот мы увиделись в городе, одно название которого пугало народ.