Тени в углах (СИ)

У нее живот впалый, с мягкой бархатной кожей, под которой излишне ярко видна сеть крупных вен, словно бы крона зимнего дерева. Болезненно будто бы. Ирма хмурит брови от лёгкой щекотки и резко тянется грудью за рукой, оттягивающей сосок. Не больно, остро, приятно, безумно, заставляя пылать огнём Геенны Огненной каждый миллиметр кожи, где даже Питч не касался, но сильнее всего в одном конкретном. Мужчина, помедлив немного, с удовольствием наблюдая за изнемогающей девушкой, позволил себе все-таки склониться над юной писательницей, приправ тонкими губами к девичьей шее. Жарким дыханием сбитым опаляя, даруя такие желанные, немного холодноватые поцелуи, вызывающие мурашки.

— А-ах, Питч, — выстанывает девушка сквозь сон бездумно, вызывая у Кромешника легкий ступор. И смешок, выпущенный через нос шумно воздух, потому что рот сейчас занят. Зубы кусают, губы втягивают, язык терзает тугую розовую бусину, что Ирма буквально захлебывается.

А где сорочка ночная? То тут, то там, мотается смятой полоской ткани то вниз, что плечи режут лямки, то вверх почти под горло.

Фраза, кинутая случайно в забытье, сносит духу крышу, буквально приказом к поцелую звучит. И он повинуется, напористо и жадно, привычно-хищно, почти с ходу вторгаясь языком к девушке в рот. Почти рычит от шквалом нахлынувших эмоций и чувств, не испытанных уже давно. Почти недоумевает, почти останавливается, когда на поцелуй получает ответ. И что-то там трепещет в груди у обоих. Тонкая хрупкая ручка ложится Бугимену на предплечье, вторая обвивает шею. Закрывает глаза, забывается, упивается, с ума сходит. Блаженный жар разливается по венам, заставляя сердце биться невозможно быстро, на грани разрыва.

— Ты вернулся, — в губы между безумными поцелуями и спросонья без возражений к действиям Кромешника. Отстраняется Ирма с нежеланием, тяжело дыша и припадая к сливочной коже где-то за ухом Питча.

Невозможное.

И жмется. Плотнее, сильнее, чтобы еще чуть-чуть и раствориться, не отпустить никогда, остаться наростом на теле. Переминается с ноги на ногу — коленям, на которых она стоит, выцеловывая все, до чего дотянется, больно от впивающихся складок пододеяльника. А дух с нее майку стягивает и ступор на мгновенье. Такая уж красивая, по-своему красивая, родинками усеянная, как небо ночью звездами. И завороженно руками по оголенной спине, цепляясь за торчащие, словно крылья, лопатки и борясь со своими внутренними демонами, сподвигающими на резкие, порывистые, животные вещи.

А Ирма хочет, чтобы он не сдерживал себя ни секунды. Стягивает с него этот чертов плащ, осыпающийся черным песком, не долетая до пола. Рубашку эту тоже пытается снять с Питча, прерывисто и через раз дыша от, ставших совсем уж откровенными, прикосновений. Ведет влажную дорожку губами, языком, по оголенной коже от дергающегося кадыка по бледнющей груди к кромке штанов. Дух ее руки перехватывает, валит на постель, почти ударяя девушку затылком о стену, шипит по-змеиному. Ирма тянется к мужским губам, словно погибающий от жажды путник к оазису, дарует поцелуй, наполненный всей той тревогой и страхом, что она испытала за эти бесконечные месяцы. Рука Кромешника постепенно, вымучивая остатки сознания девушки, тянется к пижамным шортам, замирая, поддев резинку, спрашивая разрешения глубоким взглядом. Ответ — поцелуй.

Влажная. Мокрая даже. Раскрытая перед ним. С ума сойти. Ровные круговые движения срывают с губ писательницы один за одним возгласы.

Резко мысль девушке в голову приходит: «А чего я, собственно, не отбиваюсь, это же практически изнасилование?». Обжигает раскаленной стрелой. Вынуждает своей внезапностью дернуться. Видимо, проснулась девушка окончательно.

— Питч, — отталкивает легонько, надеется на его здравомыслие. А в груди мерзотно ворочается страх. Ну он же должен понять! Но он не понимает, не останавливается и толчки в его сторону становятся все настойчивей, тихие просьбы перерастают в недовольные крики-упреки. Мужчина оставляет у Ирмы на плече болючий укус и недовольно переворачивает «тело» на живот. Чтобы возмущалось меньше.

— Кромешник, не на-ах! — она не договаривает, дергается от резкого вторжения в тело. Не больно, только больше хочется и тянет. Но когда сказочница была безрассудной и плюющей на доводы разума? Всегда так-то, но сегодня нельзя, нужно думать, ограничивать себя даже в таком необходимом.

— Ты же хочешь, — выдыхает он на ухо между толчками. Девушка сжимает в кулаках скомканный пододеяльник, зажимая его в зубах, чтобы давить стоны время от времени.

— Нет, — и это стон. Тот самый, который она так и не сдержала.

Боги, как же…

Она узкая, а он резкий, у обоих эти чувства давно забыты и так закостенелы, что будто и не были никогда.

Пальцы Питча оставляют после себя красные отпечатки, которые потом посинеют — так сильно он стискивает ее бока, вколачиваясь в вяло уже сопротивляющееся тело с приглушенным рычанием. До пятен цветастых перед глазами.

У девушки сладко и нарастает. Тянет и удовольствие по геометрической прогрессии, но не покидает ощущение, что ее насилуют. Терзает оно, но туман в голове.