Тени вечерние. Повести

Все молчали. Я был уверен, что русобородый примет скрыто брошенную ему Олегом Николаевичем перчатку и делом подтвердит свои слова. Но он сидел бесстрастный, неподвижный.

– Ну так что же? – повторил Чухначев. – Кто умеет рассказывать истории?

И вдруг я… совершенно непроизвольно поднял руку! Секунду назад я и не предполагал, что сделаю это! Я замер от мгновенно нахлынувшего ужаса, поспешно опустил руку, но жест мой был уже замечен Олегом Николаевичем.

– Вы? – спросил он удивленно. – Вы у нас, кажется, в первый раз? Ну и прекрасно. Выступите, и мы познакомимся с вами поближе.

От досады и смущения я уже плохо различал, о чем слушалось и говорилось, но по окончании семинара, выскочив из аудитории, вдруг с изумлением увидел, что два недавних соперника, оживленно и весело переговариваясь, удаляются вместе по коридору. Так, значит, они приятели?!

Вечером того же дня, вернувшись из института домой, я сидел в своей комнате, перечитывал сделанные мною выписки и к ужасу своему все более убеждался, что в голове у меня не возникает ни одной дельной мысли. Вошел дед и сказал, что покорнейше просит меня отужинать. Я не ответил. Он подошел к столу и, мельком взглянув на меня, спокойно уселся в кресло.

– Вот так, – сказал он, глядя в мое отчаянное лицо. – История – это тебе, брат, не фунт изюму.

Он, видимо, ожидал какой –то реакции с моей стороны, чтобы потихоньку, слово за слово, добраться до скрытых истоков моего состояния. Он так делал не раз, и всегда с неизменным успехом. Но сегодня я едва слушал его.

– Да, – продолжал он после длительной паузы, – впрочем, истории как таковой – не существует. Истинная история – история того, чего не было.

– Как? – спросил я изумленно и на мгновенье поднял голову от записей.

– Конечно. Все прочее – гиль!

И, развивая успех, как главнокомандующий, занявший крошечный плацдарм, но спешащий поскорее использовать все выгоды изменчивой военной ситуации:

– Разве все, что написано в книжках, действительно было?

– Но…

– Более того, – зашептал он загадочно и вынырнул из глубины кресла, – история… история – это забвенье…

Как всегда, когда он волновался, лицо его начинало мелко дрожать и казалось, он тихонько подсмеивается над собеседником.

– В жизни много непонятного. Я, брат, мог бы написать куда какую занятную историю. Сколько драм! И люди интереснейшие! Да мало ли чего бывает со всяким, даже самым заурядным человечком. Но умирает он… Банально и просто – умирает. И исчезает навсегда из памяти людской… Был такой–то? Кто его знает. Вроде, был, а как будто и не был. Я один помню, может быть, поразительнейшие, интереснейшие вещи! И вместе со мной все это канет в какую–то прорву ненасытную! А ты – история… Пойдем–ка лучше ужинать.

Ночью в дремотном полусне меня, что называется, осенила идея. Она была очень стара, но я тогда еще не догадывался об этом. А ведь в болтовне деда, подумал я, есть какой–то смысл… Надо удостовериться, что «это» действительно было, и было так, а не иначе. Надо сличить истинные документы эпохи! Ведь огромный материал, который я прочитал и тщательно законспектировал – порождение неких свидетельств, и свидетельств этих, наверняка, гораздо меньше, чем книг, написанных на их основе.

Да, свидетельства были. Я совсем запустил занятия, просиживал дни напролет в библиотеке, продираясь к истине сквозь намеки, умолчания, противоречия и собственное отвратительное знание французского языка. В целом это напоминало поимку умного и коварного преступника. Некоторые факты подтверждались сразу, а вот другие, причем такие, от которых зависело понимание поступков основных действующих лиц, – никак не ловились в расставленные сети.

II

Забредя однажды в институт, я наткнулся в коридоре на Чухначева. Он стоял у окна с тем коренастым, крутолобым и, отрешенно покуривая сигаретку, слушал его.

– А… – сказал он, дотронувшись до моего плеча, – это вы… Вы едва не сорвали нам занятие. Хорошо, Андрей подстраховал, – он махнул рукой в сторону крутолобого. – Куда вы, извините, провалились?

О ужас! Я забыл о семинаре, забыл о своем докладе! Я покраснел весь – от корней волос до кончиков ногтей и покрылся липкой испариной. Глядя на меня сверху вниз сквозь толстые стекла очков, Чухначев молчал. Казалось, он изучал меня – примерно так, как биолог изучает новую разновидность гнилостных бактерий.

– Так вы сделаете доклад? – вяло проговорил он.

– О да! – закричал я, – разумеется! Только вот не знаю, о чем…

– Что?

– Видите ли, во всей этой истории очень мало достоверного и…

– Вы имеете в виду Французскую революцию?

– Да… То есть… Если мы возьмем хотя бы ее начало… Ту знаменитую фразу Мирабо… Помните?

Они слушали внимательно, не перебивая. А мне уже было все равно. Остановившись наконец, я обнаружил, что мы по–прежнему находимся у окна, но дневной свет уже мешается с вечерним.

– Так… – сказал Чухначев, пуская аккуратную струйку дыма поверх моей головы, – благодарю за доставленное удовольствие. Думаю, Андрей присоединится ко мне.

– Конечно. Правда, я не совсем разобрался. Такой поток слов!

Чухначев кивнул головой, продолжая думать о своем.