Тени зимы

Я молча разделась, глотая слезы. Забралась в постель. Он погасил лампу, снял сапоги и лег рядом, спиной ко мне, как был, одетый. Я лежала, уставясь в темноту, и честно пыталась не плакать. Ночные часы текут медленнее, чем облака на горизонте; медленнее, чем улитка ползет по лепесткам розы.

Казалось, я страдала так целую вечность. Потом, по дыханию Артура поняла, что он спит. Подвинулась к нему, обняла, чтобы согреть. Во сне он не отстранился, даже положил голову на мое плечо. Но когда серая заря затеплилась под карнизом, и я, наконец, начала дремать, Артур проснулся, сбросил мои руки с плеч, встал и ушел. А я свернулась клубочком в пустой постели, и плакала, горько-горько, потому что причинила Артуру боль, потому что не могла утешить его, потому что, ради любви к нему, едва не погубила свою душу, — и никакого толку от всех этих страданий!

Глава четвертая

На следующий день после пресловутого пира я дала себе слово вести себя вдвойне осмотрительно, чтобы не возникло ни единого повода для новых слухов. По давно установленному распорядку утром я вышла из дома, чтобы поговорить с фермерами, жившими в крепости, о том, что и как растет у нас на полях. Гвин записывал, какой урожай ждут фермеры. Мальчишка был встревожен и невнимателен на протяжении всего разговора, да и мне, честно говоря, было не намного лучше. Болела голова. Это и понятно: слишком много плакала. Но опыт есть опыт — как раз то, чего так не хватало Гвину. Я не задумываясь задавала обычные вопросы, поздравляла, если было с чем, выражала соболезнования. Даже улыбалась, хотя на сердце вместо майского дня царила декабрьская стужа.

Закончив с арендаторами, я попросила Гвина подсчитать примерно ожидаемое количества зерна и записать в одну из книг, которые я вела для учета всего на свете. Фермеры ретировались, а вот Гвин задержался. Он уже почти ушел, но потом вдруг вернулся, упал возле меня на колено и положил мою руку себе на лоб.

— Это гнусная ложь, благородная леди, ни один нормальный человек в нее не поверит! — страстно сказал он. — Все ждут, что теперь-то уж точно этого Медро обвинят в клевете и вышлют из Камланна. Ведь его вышлют?

— Думаю, Император отправит его из крепости, — отстраненно кивнула я. — Спасибо, Гвин.

Он преданно посмотрел мне в глаза, вскочил и ушел, помахивая восковой табличкой. А мне стало еще хуже. Мне доверяли безоглядно, и это только усилило стыд. Гвин оказался не одинок. Горонви, уже оправившийся от поединка, под каким-то предлогом подошел ко мне за обедом и громко заявил, какое отвратительное впечатление на него произвела выходка Мордреда, и как он надеется, что тому теперь предъявят обвинение в измене. Конечно, меня порадовало, что рыцарь наконец-то перестал числить себя сторонником Медро, хотя лучше бы для этого нашлась другая причина.

Днем я повидалась с Гавейном. Вот там разговор вышел совсем другим. Я хотела сверить свои записи с теми сведениями, которые получила утром. Гвин уже должен был сделать копию. Где он может быть сейчас? Скорее всего, на дворе за конюшнями. Так и оказалось. Гавейн натаскивал чалую кобылу и Гвина вместе с ней. По-моему, им обоим нравилось это занятие. Правда, другие ребята стали относиться к Гвину еще хуже после того, как у него появился друг из великих воинов. Но Герейнт, мастер верховой езды, без разговоров уступил вытоптанный двор Гавейну, Гвину и чалой кобыле. Когда я подошла, Гвин стоял посреди двора с кнутом, а Гавейн на кобыле описывал круги вокруг него. Это они разучивали поднятие кольца с земли.

— Вот, смотри, — говорил Гавейн, придерживая лошадь, — я пускаю ее галопом. Если она споткнется, когда я свешусь из седла, не трогай кнут, сначала прикрикни на нее, она поймет, что так и надо.

Гвин серьезно кивнул, и Гавейн снова пустил лошадь галопом. Я оценила стать кобылы. Прекрасное животное! От одной из лучших лошадей Герейнта и боевого жеребца Гавейна Цинкаледа. Бежала она легко, как олень. Гавейн сделал два круга, затем склонился к шее лошади, перенес вес на правый бок, одновременно сжимая поводья и гриву кобылы. Лошадь прижала уши, когда всадник шепнул ей что-то, но с шага не сбилась. Гавейн поднял левую ногу, зацепился коленом за скос седла, и, казалось, вот-вот упадет. Кобыла запнулась — Гвин крикнул — и она поправилась. Гавейн, висевший почти вверх ногами, опустил правую руку, мазнул ей по земле и снова каким-то чудом перетек в седло. Большим и средним пальцем он сжимал золотое кольцо. Рыцарь подбросил его в воздух, поймал, придержал лошадь и рысью подъехал к Гвину.

— Мой брат Агравейн говорил, что такой трюк только на ярмарке показывать.

— Милорд, это красиво! — восхищенно промолвил Гвин. — Герейнту с первого раза так не сделать.