Теннисные мячики небес

– Вернулся в политику. Считает себя сыном члена английского кабинета министров по фамилии Маддстоун. Отзывается только на имя Эд. Или Нед? Трудно сказать, как долго это протянется. Все, разумеется, почерпнуто из газет. Настоящего молодого Маддстоуна два дня назад похитили террористы. Вы, наверное, читали об этом?

Малло не ответил.

– Как бы там ни было, – продолжал Оливер, – такова его теперешняя мания. Грустно, конечно, расставаться с парнем, но, боюсь, дальше нам с ним просто не справиться. Он молод, очень крепок и может иногда впадать в страшное буйство. Он уже навлек на семью кошмарные неприятности. Делал вещи совершенно непростительные. По виду его ничего такого не скажешь, но ведь это, насколько я понимаю, не редкость.

– Да, действительно.

– Я слышал также, что мании подобного рода, как правило, не поддаются лечению. И зачастую оказываются чрезвычайно устойчивыми.

– Да, порою это, к сожалению, так – почти не помню примеров, чтобы пациенты поправлялись быстро. Однако, если отмечается некоторое улучшение…

– Думаю, с нашим больным это маловероятно, – перебил Оливер. – Впрочем, если семейные обстоятельства изменятся и мы найдем кого-то, кто согласится дать ему еще один шанс, мы, разумеется, свяжемся с вами по обычным каналам. В противном случае…

– В противном случае, сэр, вы можете быть уверены, что он получит уход и лечение самого высшего качества. В случае же его кончины…

– Он очень дорог мне, и я не сомневаюсь, что вы и ваш персонал приложите все усилия, чтобы он прожил как можно более долгую и, по возможности, счастливую жизнь. Отец и дядюшки заверили меня, что в этом отношении на вас можно положиться.

– Естественно, естественно, – подтвердил доктор. – Наша диета и принятая у нас система физических упражнений отвечают самым высоким стандартам. Вас, несомненно, порадует также серьезность, с которой мы относимся к вопросам гигиены, безопасности и здоровья наших пациентов. Кроме всего прочего, за нами строго следят соответствующие власти. У нас есть больные, без забот прожившие с нами больше тридцати лет. Трое из них были помещены сюда вашим, э-э, дедом.

– Вы увидите, что общество других людей и разговоры с ними сильно возбуждают моего несчастного родственника, – сказал, вставая, Оливер. – Подпитывают его заблуждения. Возможно, самое лучшее – это держать его в одиночестве, пока он как следует не успокоится. Нужно, чтобы его воспоминания о прошлом поблекли.

– Разумеется, разумеется, тут вы можете на нас положиться. И когда же мы будем иметь удовольствие увидеть его?

– Мои друзья привезут его сегодня, ближе к вечеру. Я хотел бы, конечно, остаться, посмотреть, как он устроится, но, боюсь, неотложные дела…

– Что ж, это понятно. Если вы ничего больше не хотите посмотреть у нас, машина доставит вас прямо в аэропорт.

Нед пробудился от сна, в котором ему привиделись реки слюны и крови, изливающиеся изо рта Падди Леклера, и сразу понял, что где-то внизу под ним бурное море. Он попытался открыть глаза. На миг ему показалось, что веки накрепко слиплись от высохших пота и крови, но он тут же понял: на самом деле глаза его широко открыты. Просто видеть им решительно нечего. Он либо находится в полной темноте, где нет ни света, ни предметов, способных его отражать, либо ослеп. Инстинкт сказал ему, что нет, не слеп, просто вокруг пустота беспросветного мрака.

Изматывающая боль в плече заволакивала черным облаком всякое сознательное мгновение, и все-таки Нед обнаружил в себе способность мысленно упорядочить каждую из перенесенных им мук. Он мог, к примеру, по отдельности сосредотачиваться на мучительном жжении в разодранных запястьях, на тошнотворной пульсации в расквашенном носу, на колющей боли, причиняемой переломанными ребрами, которые при каждом движении или вдохе вонзались в легкие. Все это жгло и жалило, точно рой растревоженных ос, однако за каждой мукой маячил язвивший Неда, как злое воспоминание с неумолимой жестокостью похрустывающий, скрежещущий плечевой сустав. Но тяжелее самой мучительной, самой ужасной из пыток было страдание переносить которое оказалось гораздо труднее, страдание, порожденное недоумением, одиночеством и элементарным страхом.