Тенор (не) моей мечты

Что-то уже даже мне зеленые волосы дочери показались не такой уж веской причиной, чтобы слушать выступление бывшего и рвать себе сердце. Как-то об этом я не подумала. А зря. С самого развода не общались особо, тем более, я не слушала концертов. И, получается, правильно делала.

Я уже собиралась кивнуть, соглашаясь с дочерью, но тут заметила, как к паре споривших присоединилось еще одно действующее лицо. Девочка. Возраста Кати, в короткой дубленке, огромном полосатом шарфе и шапке с помпоном. Увидев ее, Катерина помрачнела и прошипела сквозь зубы что-то неприличное. У меня уже не были сил ругаться, весь пар ушел на то, чтобы не погибнуть по такой холодрыге. Поэтому я только вопросительно посмотрела на дочь.

— Это. Ма-ша, — с ненавистью проговорила та.

— Кто такая Маша?

— О! Это самое родное существо для папочки. Дочь некой Олеси. И по совместительству пиар-менеджер «Крещендо».

— Олеся — пиар-менеджер теперь? — я зло улыбнулась, вспомнив Дану. — А ту рьяную красотку куда дели?

— Олеся — их руководитель. А вот эта девчонка, ее дочь, их новый пиар-менеджер.

— Они спятили?

Я с удивлением разглядывала девочку, замотанную в шарф так, что лица не было видно. В руках «пиар-менеджер» держал камеру на палке. Девчонка что-то строго сказала охраннику. Я ожидала, что тот как рявкнет на пигалицу, что она просто отлетит, но грозный амбал потупился. Кивнул. И отступил. Девчонка протянула руку. Моя знакомая вложила два бейджа на яркой ленте. И испарилась. А девчонка пошла к нам. Просочилась в неприметный проход.

— Добрый день, — сказала она и, не обращая внимания на бойцов ОМОНа, напрягшихся при ее появлении, протянула нам бейджи. — Простите за задержку. У нас тут просто апокалипсис. Томбасов, его гости-иностранцы. Проходите, пожалуйста.

— Спасибо.

Мы с дочерью пошли за ней. М-да, сколько охраны, хотя, если здесь Томбасов — немудрено. Понятно, почему квартет по такому морозу петь вынесло. Бросилось в глаза, что охранник, который не хотел нас пропускать, что-то говорил дорого одетому господину. Явно жаловался. Я узнала начальника службы безопасности Томбасова. Мы раскланялись. И он жестом отправил подчиненного восвояси. Но как-то многообещающе посмотрел на Машу.

— У вас не будет проблем? — спросила я девочку, покосившись на Катю. Дочь, судя по выражению лица и яростно горящим глазам, особой благодарностью к «некой Маше» не воспылала.

— У меня? — рассмеялась девчонка. — Нет. Вот у администраторов за безобразную организацию — обязательно. Мама позаботится.

Здесь, за ограждением, народ так не толпился. И было значительно теплее. Перед сценой стояли накрытые столы: традиционные блины с икрой, шампанское и прочая осетрина. Слышалась английская речь.

— У нас тут прием. Великосветский практически, — говорила Маша. — Сплошь лорды, леди и «выдающиеся культурные деятели». А наши, — кивок на сцену, — обеспечивают культурную программу а-ля рюс. По такому холоду.

Я кивнула.

И тут один из гостей, смуглый, со всклокоченной черной шевелюрой и одетый в бобровую шубу, громко сказал сидящей рядом с ним за столом леди в горностаях:

— Тебе это нравится, Мадонна? — Он говорил по-английски с заметным итальянским акцентом. — О нет! Мама миа, это же не музыка, это же какие-то стенания!

Дама укоризненно покачала головой и негромко возразила, но мужчину было уже не остановить:

— Это просто ужасно! Все русские поют одно и то же! Китч! Тоска смертная! А костюмы? Петь этот ваш фольклор на морозе в смокингах, невероятный идиотизм! Немудрено, что тенор не интонирует… вот, вот! Разве можно петь с таким лицом?!

Я моргнула. Мне нестерпимо захотелось взять все, что стояло на столе перед этим снобом, и просто уронить ему на голову. Ах ты ж ценитель!

Судя по сердитому сопению, особенно громкому на словах о тоске и китчах, Кате тоже хотелось убить сноба особо жестоким способом. Никто не смеет ругать папу! Тем более ее же словами.

Но. Никто ничего не успел. Потому что Маша стартанула вперед как ракета, которой надо было преодолеть земное притяжение.

— Да как вы смеете! — на хорошем английском проговорил ребенок.

Я отметила правильную, академическую постановку голоса. Песня как раз закончилась. И девчонку было слышно более чем хорошо. Как все замерло, не сказать, что на всей Манежной площади, но в резервации для вип-персон — точно.

К Маше удивленно обернулись и дама в горностаях, и итальянский «культурный деятель» — на лорда он уж никак не походил.

— Они как раз музыканты. И люди, — продолжала обличать Маша.

Итальянец раскрыл было рот, собираясь ответить, но спутница властно перехватила его за руку и велела:

— Бонни, заткнись и ревнуй молча, — на хорошем, но не родном итальянском.

Увлекшаяся Маша этого не заметила. Ее несло, как советский бронепоезд на немецкие танки.