Тентажиль

Федор Ильич рассказывал о времени, когда Станиславский призвал совсем молодого тогда режиссера Всеволода Мейерхольда, чтобы вместе искать пути нового искусства. Собрали труппу, переехали в Пушкино под Москвой, поселились на дачах, сняли сарай для репетиций и начали работу. Новая театр-студия могла стать истоком нового искусства, способного подняться над бытом, свободного от жалких попыток копировать жизнь... Реализм, быт отжили свой век, - говорил Станиславский, - настало время для ирреального на сцене. И Мейерхольд начал ставить "Смерть Тентажиля".

- Пошло почти сто лет, - говорил Федор Ильич. - Мы с вами, до этих дней незнакомые, вновь обращаемся к этой пьесе. Она была первой ласточкой, вестницей нового в нашем театре. Кто знает, каким началом станет она для нас? Но станет, я в этом не сомневаюсь. Эта пьеса - о власти неведомых сил, которые управляют судьбой человека. Люди почти ничего не знают о мире, в котором живут. Их жалко. Они такие растерянные, маленькие... Они игрушки в руках темных сил. Но Метерлинк, преклонявшийся перед красотой, сказал удивительные слова: "Прекрасное никогда не умирает, не очистив чего-либо. Ничто прекрасное бесследно не теряется." Его герои часто гибнут, да, это так... Но свет их души остается здесь навсегда. Мы с вами попробуем восстановить тот спектакль Мейерхольда. Да, попытаемся... Эта попытка - из области бесполезных с точки зрения логики. Я не смогу вам ясно и четко ответить: зачем все эти старания? Я не знаю... Знаю одно: человек, который живет одним разумом, превращается в автомат! Мы собрались не для этого. Надеюсь, я имею дело с людьми, которые не хотят ограничивать свою жизнь только пользой и выгодой, очень надеюсь!

Он быстро нашел общий язык с Сан Санычем - бодреньким и энергичным весельчаком с круглым животиком, нависавшим над брюками, словно перестоявшее тесто. Тот поглядел на потевших у палки ребят, послушал, как они разбирают пьесу, сидя на бревнышках, и загорелся идеей помочь. Тут же появились доски нужной длины и размера, горы гвоздей, металлические кронштейны для подвесных осветительных приборов и занавеса. Двое ражих хлопцев с Украины, принялись, поплевав на руки, строить сцену. Мальчишки сначала вертелись возле, но хлопцы их отогнали, чтоб не путались под ногами.

Федор Ильич съездил с Сан Санычем на какую-то базу и вернулся с огромным рулоном тяжелого гардинного плюша для занавеса. Его нужно было подшить, и девчонки после репетиций садились рядком на бревнышках с иголками в руках. Темно-синяя ткань сплошным ковром покрывала колени, шлейфом падала на траву, головки клонились к плечу, руки вспархивали над тканью, вонзали иглы, те выныривали и руки взлетали вновь... Все три выглядели такими серьезными, будто священнодействовали. Это было очень красиво - настоящая скульптурная группа!

Но самым интересным оказалась читка пьесы. Вечерами все набивались в каморку Федора Ильича, устраивались кто где с экземплярами пьесы в руках, режиссер зажигал свечи - это был неизменный ритуал, - и они начинали.

Пьеса с её недоговоренностью, тайной, атмосферой гнетущей опасности вовлекала в свой загадочный круг. Казалось, её герои стоят на краю пропасти и с ужасом ждут, что их кто-то столкнет туда! У всех читавших даже голоса изменялись - становились испуганными, приглушенными, глаза округлялись, точно воочию видели опасность, которая им угрожала.

Полутьма, мерцанье свечей, блеск глаз... И приглушенный голос режиссера, говорившего медленно, будто во сне:

- Первое действие. Входит Игрэна, держа за руку Тентажиля. Слушайте, что она говорит... "Вот мы, кажется, и одни, хотя здесь нужно быть всегда настороже. Тут подкарауливают приближение самого малого счастья. Однажды я сказала себе - сам Бог с трудом бы меня подслушал - я сказала себе однажды, что становлюсь счастливой... Этого было достаточно: вскоре после того умер наш старый отец, а оба брата исчезли, и никто на свете не мог бы сказать, где они. И вот я осталась одна со своей бедной сестрой и с тобой, маленький мой Тентажиль; будущему я не доверяю..." Она растеряна, она боится, Игрэна. И дальше: "Я много лет жила на этом острове, как слепая; все казалось мне обыкновенным... Здесь царила такая тишина, что спелый плод, упавший в парке, привлекал лица к окнам... И казалось, ни у кого не было никаких опасений... но однажды ночью мне стало ясно, что тут таится нечто иное... Я хотела убежать, но не могла..." Иное... но что? Она не знает. Никто не знает. Но это иное пугает, в нем угроза. Оно может разрушить не только счастье - оно губит жизнь! Как вы думаете, этот мрак, этот ужас - она, королева?

Никто не ответил. Все сидели молча, задумавшись.

- Это она... - шепнула Мура.

- А по-моему нет, не она... - еле слышно прошелестела Таша. - Это что-то еще. Это то, что сильнее её. Она - только орудие зла.

- Ты хочешь сказать, героям грозит само зло? Оно скрывается в пьесе? уточнил режиссер.

- Может быть... да, наверное.