Теодор Рузвельт: Политический портрет

В сентябре 1883 года Рузвельт, получив приглашение поохотиться на бизонов, приехал в Литл Миссури, небольшое местечко в Дакоте. Ознакомившись с экономическими возможностями края, он заражается идеей заработать свой, полагающийся ему от американского бога, миллион в скотоводстве. Многоопытные (судя по разговорам) люди убеждают, что небольшая сумма, вложенная здесь, даст гарантированный барыш. Выдвигали аргументы: рынки Чикаго и Канзас-сити, близкие благодаря железным дорогам, ждут крупный рогатый скот, а вырастить его ничего не стоит, он сам поднимается на подножном корму. В последующие три года Рузвельт значительно поубавил отцовское наследство, вложив в скотобизнес более 50 тысяч долларов. Он купил два ранчо ― Чимни Батт и Элкхорн Ранч неподалеку от Литл Миссури и теперь подолгу отрывался от нью-йоркских дел, каждый раз уезжая на Запад с надеждой на экономическую удачу.

Бегство от городской суеты приобрело зимой 1884 года печальный смысл: 14 февраля 1884 года Рузвельта постиг двойной удар. Ночью от тифозной лихорадки скончалась его мать, Марта Рузвельт, а днем после родов умерла жена, Алиса Рузвельт. Два гроба стояли рядом в пресвитерианской церкви на Пятой авеню. В день похорон двадцатипятилетний Рузвельт записал в дневнике: «Отныне моя жизнь кончена и для радости и для печали». В колыбели лежала дочь, которой шел четвертый день, а Рузвельт уже умчался в столицу штата, в Олбани. Это было бегство от потерь, и таким же в дальнейшем было бегство в глушь Дакоты. За исключением написанных летом мемуаров он никогда больше не упоминал о своей супруге. Они заканчивались словами: «Свет ушел из моей жизни навсегда».

Летом 1884 года Рузвельт окончательно поселился на своих землях в Дакоте. С детских лет он преклонялся перед силой, даже в жестоких ее проявлениях. Рузвельт не без восхищения повествует о бродягах и ковбоях затерянного края, а те, в свою очередь, видимо, взяли под опеку странного парня в пенсне. Прозванный «Четыре глаза», Рузвельт старательно имитировал поведение героев фольклора границы. Многое у него не получалось. Он не приучился пить виски и не курил сигары. Его язык, «обогащенно-обедненный» политическими терминами, звучал странным диалектом. Неслыханные по куртуазности обороты его речи, заменявшие ругательства, стали анекдотами. Немало пересудов вызывала его одежда. Своему другу Лоджу он описывал широкое сомбреро, рубашку из бычьей шкуры с оборками, кожаные ковбойские штаны и сапоги с серебряными шпорами. Непременными деталями туалета были револьвер с перламутровой рукоятью и лучшая винчестеровская винтовка. «Я думаю, что некоторые из моих друзей, обвинявших меня в элементах детских порывов в политике, были бы наэлектризованы, увидев меня мчащимся галопом по равнинам».

Не без гордости повествует Рузвельт в автобиографии, как в салуне подвыпивший ковбой приближался к нему с двумя взведенными пистолетами. Часы над его головой были уже снесены выстрелом. Внешне спокойный, «четырехглазый» поднялся со своего места, демонстрируя покорность. Затем он сделал все, чему учили гарвардские тренеры бокса. Падая, ковбой разрядил пистолеты в потолок. Рассказы о первом убитом медведе и страшных бурях выдержаны в том же духе. Фотографируясь, новоявленный ковбой опирается на винтовку и подозрительно осматривает фото салон, словно на охоте в прериях.

Замедленное течение жизни Запада начинает Рузвельту нравиться больше, чем суетливость городов Востока. Граница между вымышленным и истинным восхищением здесь неразличима. Правда, нужно было знать и любить суровую природу и общество пастухов-скотоводов, чтобы создать трехтомник о жизни на неосвоенных землях. Весной 1885 года он пишет «Охотничьи путешествия жителя ранчо», к 1893 году выходят еще два тома ― «Жизнь на ранчо и охотничья тропа» и «Охотник дикого края». Книги эти отражают характер автора. Они неровны. В них есть подлинно талантливые места, прекрасные описания «дурных земель», как называли верховья Миссури. Качество снижают многочисленные повторы, отсутствие ритма, использование сомнительных источников, очевидная тяга к героизации будничного. В отличие от критики, которая в целом очень благожелательно встретила охотничий эпос Рузвельта, сам он, судя по письменным свидетельствам, отчетливо видел свои недостатки, прежде всего относящиеся к общему художественному уровню. Рузвельт, по собственному признанию, немало бился, чтобы овладеть литературным мастерством, но не во всем преуспел. Однако читатели ценили в его прозе не красоты стиля, а несомненное знание автором предмета, живость наблюдений, непосредственность тона. Отдельные эпизоды стали почти хрестоматийными в литературе о диком Западе.