— В течение года я женюсь. В Вашингтоне мне все время сватают невест — красивых, очаровательных девушек с осязаемыми pecunia[111]. Я выбрал двух — любую из них я сумею полюбить и сделать счастливой. Мне давно пора жениться. Я хочу, чтобы мои дети застали моих родителей; я хочу, чтобы мои родители успели увидеть моих детей. Мне нужен
Тут впервые на глазах моего друга показались слезы.
— Zum Wohl, Alter[112].
— Zum Wohl, Bursche[113].
— Так что в течение года я женюсь на девушке с состоянием. Могу я считать это выполнением сыновнего долга или все равно я прощелыга?
— Я протестант, Бодо. Мой отец и мои предки с величественным видом объясняли людям, в чем их долг. Надеюсь, что обо мне этого никогда не скажут.
Он, закинув голову, расхохотался.
— Великий боже, до чего приятно бывает поговорить, то есть, вернее — облегчить душу.
— Вы уже напились или вернемся к разговору о Персис? Я не имею права так ее называть, но пока с вами — буду.
— Да, да! Но о чем тут еще говорить?
Я облокотился на стол, сцепил руки и важно поглядел ему в глаза.
— Бодо, не смейтесь над тем, что я скажу. Это гипотетический случай, но я хочу растолковать одну очень важную мысль.
Он выпрямился и посмотрел на меня с некоторым беспокойством.
— Давайте! Что за мысль?
— Предположим — только
— К чему вы ведете?
— Ну, как бы вы поступили?
— Не обращал бы внимания.
— Вы уверены? У вас обостренное чувство чести. Ваша жена и дети тоже скоро почувствуют, что на семье — какое-то пятно. Вы же знаете, как ползут слухи. «Тут все не так просто, как кажется». — «У Штамсов такие связи — они могут замять что угодно!»
— Теофил, к чему вы клоните?
— Может быть, и на Персис Теннисон — такая тень. Вы знаете, и я знаю, и Бог тому свидетель: ни на какую низость она не способна. Но как говорит Шекспир, «будь ты… чиста как снег, — не уйти тебе от напраслины».
Бодо встал, глядя на меня не то с яростью, не то с отчаянием. Он заходил по комнате, распахнул дверь на улицу, словно ему не хватало воздуху. Потом вернулся и упал в кресло. Теперь он смотрел на меня, как зверь, попавший в капкан.
— Я не измываюсь над вами, Бодо. Я придумываю, как нам помочь замечательной и несчастной женщине, запертой в «Девяти фронтонах», в этом нехорошем доме, где не знают любви… А как еще может вести себя утонченной души женщина с любым мужчиной, если она его уважает — и, может быть, любит, — а он добивается ее руки? Она не захочет, чтобы пятно легло и на его семью. Подумайте о своей матери!
Он смотрел на меня со страшным напряжением. Я безжалостно продолжал:
— Вы знаете, что ее муж покончил с собой?
— Я знаю только, что он был заядлым игроком. Застрелился из-за каких-то долгов.
— И я больше ничего не знаю. Нам надо узнать больше. Но то, что город полон злобных сплетен, — это мы знаем. «Тут все не так просто, как кажется». — «У Босвортов хватит денег замять что угодно».
— Ах, Теофил! Что же нам делать?
Я вытащил из кармана письмо и положил перед ним.