Теофизика... и Бог-внук

Жорка уверяет меня, что воздухозаборники наверняка установлены где-то неподалёку от реки, а замаскированные концы выводящих трубы расположены чуть ли не на крыше высотного здания. Что ж, всё может быть. Зимой и осенью ветер в вентиляции просто ревел. Приходилось почти наглухо закрывать заслонки. В зале номер два мы тогда разломали несколько нар и разводили небольшой костерок на железном полу. Жаль, говорил Жорка, кирпичей нет, а то бы он камин сложил. Но и у костра было уютно, пусть иногда дым и разъедал глаза. Интересно, куда же этот дым всё-таки вытягивало? Впрочем, наплевать. Главное, когда бедная «хрущовка» над нами рушилась и горела, к нам дыма не нанесло. А то бы угорели, наверное. Хотя, если подумать, то любое бомбоубежище должно не зависеть от того, горит ли над ним здание или нет.

Будучи совсем старым и опытным я более работал по теоретической части. Это, наверное, самый любимый этап моей жизни. Потянулись спокойные для нас нулевые годы. Иногда меня вызывали в Кремль, где я отчитывался перед президентом и премьером. Денег на нас по-прежнему уходило немного. Это были времена, когда страна бурно радовалась экономическому подъёму, то есть высоким ценам на пресловутый баррель нефти, по Москве пилили миллиарды долларов так, что непричастным к этому процессу можно было неплохо жить и на одних опилках. И всем всё было хорошо. Тем паче, что мои связи среди больших физиков помогали привлекать те самые инвестиции, о которых так много тогда говорилось. Конечно, я был не один такой… весь в белом. Но оно так всегда и получается. Слово, например, Капицы, — Царство ему Небесное! — весило всё-таки за рубежом много больше, чем слова любого из олигарховой верхушки. У тех глаза косят и бегают, и знаменитые московские «понты» во все щели лезут. А наш брат, крупный учёный, сам по себе хорош. И вообще — штучная работа. Финансовым воротилой могут стать 15–20 % населения, а вот хорошим учёным — увы! — всего 3–5 %.

И чего это я расхвастался? Теперь-то всем на это наплевать.

Наверное, я просто ищу оправданий…

На семидесятилетие предложили мне в академики податься. Да-да, почти этими самыми словами. Но работа академика редко бывает академичной… хе-хе-хе!.. извиняюсь за неуклюжий каламбур. Это уже больше администратор, совмещенный с учителем. Короче, отказался я. В материальном смысле я и без того, как сыр в масле катался, а в политическом — не хотелось мне свои неуклонно убывающие силы тратить на вечную околоакадемическую возню.

Признаю — был в этом и особый шик. Можно было свысока смотреть на обитателей Рублёвки, Жуковки и прочих мест скопления нуворишей. Чувствуешь себя нагим Диогеном, к которому по жаре приплёлся потный Александр Македонский в сияющих доспехах. Посмотришь, бывало, через очки, насупив брови, и через губу буркнешь что-нибудь неодобрительное. Робели… робе-е-ели, бедолаги, — хе-хе! Просто, как первоклашки перед завучем. И не знали, что старый дед тоже сладко пожить любит. Только чуток на иной манер. Жорка как-то заметил, что мы с ним «строим из себя Ленина-Сталина». Мол, нарочито скромны в одежде и прочем, но зато обладаем всем, чего хотим. Корчим, дескать, из себя классический типаж кинематографа — старорусского учёного, а-ля «Депутат Балтики» или профессор Преображенский бессмертного Михаила Афанасьевича Булгакова.

Что тут скажешь… каюсь, было дело! И даже с удовольствием вспоминаю.

К тому времени я и Жорка практически полностью перебрались в здание над бомбоубежищем. Оно по-прежнему использовалось, как гостиница для командировочных фсбшников и по-прежнему выглядела, как типичная малолитражка застройки шестидесятых. Отвели мы себе весь первый этаж в первом подъезде, немного переоборудовали (отдельный пост охраны пришлось делать при входе) и стали жить в отдельных улучшенных квартирах. Жорка ковров натащил, какие-то фикусы (не разбираюсь я в домашней ботанике, хоть тресни!) и ползучих лианоподобных растений натыкал. Чтобы, мол, уютнее было. Обслуживала нас одна на двоих домработница, — Мариной Станиславовной звали. Вот она-то нам и пылесосила, и стирала, и растения чёртовы Жоркины поливала, и принимала заказы на еду. Готовили неподалёку, в бывшей столовой нашего института, а нам с пылу с жару привозили или про запас пихали в холодильники. Я, например, очень любил, чтобы у меня в любое время суток топлёное молоко и голландский сыр были в наличии. Со свежим куском хлеба — амброзия! А в холодильнике Жорки пиво занимало главное место. Ну, и свиная рулька, которую он мог лопать просто тоннами. Пил он тогда мало, кстати. Это он сейчас говорит, что пока все запасы водки не уничтожит — не собирается помирать.

Ездить на работу теперь было просто — вышел из двери, сел на попу и съехал по коротким перилам к подвалу. Прошёл через тир и ты на работе. Всем остальным сотрудникам, занятым на Установке, приходилось довольствоваться подъездом номер пять — вахта, проходная, спуск к лаборатории. Главное здание НИИ неподалёку — всего-то три квартала, если напрямик и пешком.