Теорема Столыпина

Автор дал крестьянам возможность жить свободно, без господского надзора, без барщины, де-факто воплотив то, к чему призывают иностранцы и чего хочет новый император, — и ошибся. Деревня пришла в упадок, и исправить положение смогло только возвращение к старому привычному модусу отношений барина с крестьянами.

Одержанная победа позволяет автору оценить как мнения иностранцев о России, так и планы Александра I относительно изменения положения крестьян, в которых он видит стремление соответствовать чужим стандартам и угодить Европе.

Эти планы исходят из тезиса об идентичности русских и европейцев. А это в корне неверная посылка: «Иностранные глубокомысленные политики, говоря о России, знают все, кроме России. Я рассуждал так же в городском кабинете своем, но в деревне переменил мысли»⁵⁸.

Карамзин не входит в детали своего знания России, однако кое-какими сведениями делится. Как и капитан Текутьев, автор — антируссоист.

Иностранцы относят «беспечную леность» русского крестьянина на счет «так называемого рабства» — кому захочется усердно работать, если помещик всегда может отнять имущество?

Однако крестьянам «такая философия» неизвестна — «они ленивы от природы, от навыка, от незнания выгод трудолюбия».

Самостоятельно преодолеть эту природную лень они не в состоянии, помочь им сделать это и тем самым заставить понять собственную пользу может лишь помещик: «Один опыт мог уверить их в щастии трудолюбия. Принудьте злого делать добро: отвечаю, что он скоро полюбит его. Заставьте ленивого работать: он скоро удивится своей прежней ненависти к трудам…»

Он требует от них работы, но только такой, «для которой человек создан, и которая нужна для самого их щастия». Они ленились, пьянствовали и жили в бедности, а теперь «работают весело, пьют только в гостях у своего помещика и не знают нужды.

Сверх того обхождение мое с ними показывает им, что я считаю их людьми и братьями по человечеству и Християнству… Нет, не могу сомневаться в любви их!

Это уверение, любезный друг, приятно душе моей; но еще гораздо приятнее, гораздо сладостнее то уверение, что живу с истинною пользою для пяти сот человек, вверенных мне судьбою. Прискорбно жить с людьми, которые не хотят любить нас: всего же несноснее жить в свете бесполезно.

Главное право руского дворянина быть помещиком; главная должность его быть добрым помещиком; кто исполняет ее, тот служит отечеству как верный сын, тот служит монарху как верный подданный: ибо Александр желает щастия земледельцев»⁵⁹.

Итак, у Карамзина позиция очень петровская («Яко дети, неучения ради…»). Отвергая идею освобождения крепостных, Карамзин излагает обычные аргументы — то, что «вольные», т. е. государственные, крестьяне живут не лучше помещичьих, что господа отнюдь не такие звери, какими видят их иностранцы и т. д.

Да, перемены возможны, но в будущем: «время подвигает вперед разум народов, но тихо и медленно: беда законодателю облететь его!». Автор желает крестьянам «единственно того, чтоб они имели добрых господ и средство просвещения, которое, однако, одно сделает все хорошее возможным».

Поэтому царский указ о деревенских школах — «исполинский шаг к вернейшему благоденствию поселян», потому что «они руские: следственно имеют много природного ума; но ум без знания есть сидень».

Он сам завел школу и начал учить крестьянских детей не только грамоте, но и «правилам сельской морали, и на досуге сочинил катихизис, самой простой и незатейливой, в котором объясняются должности поселянина, необходимые для его щастия»⁶⁰.

Нетрудно видеть, что «Письмо сельского жителя» — важный текст, но я коснусь лишь того, что имеет отношение к нашей теме.

«Письмо» — зримое свидетельство пути, который проделала русская культура за полвека. Не говоря о том, что в середине XVIII века просто некому было так писать по-русски, очевидно, что за это время заметно увеличилось число тех, кто со знанием дела могли оценить отсылки автора к «иностранным наблюдателям».

Текутьеву, откровенному, как честная кинохроника, и в голову не придет уверять кого-либо, что крестьяне ему братья, рассуждать о «должности поселянина» и «доброго помещика», и уж тем более он не станет оправдываться перед какими-то иностранцами.

Вместе с тем сходство между двумя текстами очевидно.

Карамзин касается тех же болевых точек хозяйства, что и Текутьев, — насколько это было возможно с учетом особенностей жанра — от удобрения до священника и шептунов с колдунами, и даже сам написал инструкцию — «катехизис»; при этом оба хотят иметь грамотных крепостных.

Я не обсуждаю меру правоты или заблуждений Текутьева и Карамзина.

Я констатирую прогресс нравов и русского языка при отсутствии радикальных перемен в восприятии крестьян. Время Александра I далеко ушло от эпохи Елизаветы в плане культуры, но не в отношении к «земледельцам».