Теорема сводных (СИ)

Оставив мотоцикл на другой стороне дороги, я переделаю ее и срываю в охапку несколько цветов. Точно не знаю сколько там: десять или двадцать.

Камер тут нет. По крайней мере, я не видел их тут никогда. Перебегаю обратно к мотоциклу. Засовываю цветы в куртку и застенчивая ее. Трогаюсь с места резко, оставляя позади себя лишь рев мотора.

Доехав до высокого забора, я въезжаю на территорию. Еду медленно, стараясь не разбудить никого. Доезжаю до конца дороги и останавливаюсь. Могила матери находится в третьем ряду, около молодого дуба, который я посадил.

Слезаю с мотоцикла. Дождь начинает лить сильней, будто бы, мама знает, что я в печали. Словно, она пытается через природу забрать мою боль. Снимаю шлем. Запрокидываю голову назад и ощущаю, как холодные капли дождя касаются моих раскаленных щек. Прохладный воздух ласкает кожу. Делаю глубокий вдох, наполняя легкие еще большей печалью, которую могу унести в себе.

Иду медленно к могилы матери. Ноги подкашиваются, а в груди застывает шиповатый комп боли. Он мешает сделать новый шаг. Мешает вздохнуть, мешает подумать.

Останавливаюсь около могилы матери. Темный серый камень омывают слезы дождя.

— Привет, — говорю я ей и дотрагиваюсь до камня рукой. — Пришел тебя навестить, вот…

Снимаю сумку с плеча и ставлю ее около своей ноги. Расстегнув куртку достаю из-за пазухи тюльпаны. С каких-то осыпается еще свежая земля.

— Ты говорила, что я всегда любил рвать цветы на клумбе позади дома… Жаль, клумбы там больше нет, — с горечью ответил я.

Дождь становился еще сильней. Он касался позеленевших листье, шурша кроной деревьев. Где-то лязгала лужа. Где-то переполненная влагой земля.

— Пришлось сорвать их с другой, — едва заметно улыбнулся я. — Я знаю, что это плохо… но…

Я не смог закончить фразу. К горлу подкатил ком боли. Еще не увядшей боли потери. Вместо тысячи глупых оправданий, я просто положил цветы около гранитного серого камня.

— Вот, так лучше, — пробубнил я. — Ты всегда любила красные тюльпаны, — добавил я и шмыгнул носом.

Дождь продолжал стоять на своем. Он словно не хотел, чтобы я ушел. Но… мне было некуда идти. Ровным счетом я везде бы чувствовал эту боль утраты, куда бы не пошел.

— Я вообще пришел поговорить, — выговорил я едва ли слышно, продолжая смотреть на гранитный камень. — Мне больше не с кем поделиться этим…

Сглатываю тягучую слюну, продолжая гипнотизировать серый гранит. На нем выгравированы инициалы моей матери.

Гюнтер Нина Луциос-Мария

14.03.1981—09.06.2018

Любимой жене и матери.

Покойся с миром.

Ладонь соприкасается с холодным камнем, и я провожу по нему, будто пытаясь утереть горькие слезы матери с раскаленных щек.

— Ты так много пропустила, — шепчу я ей. — Столько всего произошло…

Раскат молнии разрушает дождливую тишину. Мне и впрямь чудится, что мама меня слышит.

Наклоняюсь к сумке и вытаскиваю из нее бутылку виски. Открываю ее, зачесав волосы назад, и выставляю руку с алкоголем вперед.

— Но вначале я выпью за тебя, мама, — не успеваю закончить фразу, как раздается новый раскат молнии. Небо дребезжит над головой, расходясь грозными волнами эха, но меня это не тревожит.

Нет.

Делаю глоток из бутылки и морщусь. Скулы сводит терпкий привкус пойла. Он растекается теплой лавой по горлу, щекочет кончик языка и сводит щеки.

— Прости, что я в таком виде к тебе пришел, — говорю я, разводя руками, будто бы каюсь. — Но ты единственная женщина в моей жизни, которая всегда принимала меня таким, какой я есть.

Ветер немного усиливается, подхватывая капли дождя, которые сразу же становятся косыми.

«Как бы мне хотелось, чтобы мама была рядом» — мимолетная мысль тянет леской в груди.

— Мама… — срывается с моих уст. — Мне плохо без тебя.

Чувствую, как щиплет глаза. Кислый ком застревает поперек горла.

— Я не знаю, что мне делать… Я… я запутался.

Дождь продолжает омывать землю, и мне кажется, что он никогда не закончится. Эдакая грустная симфония природы заполняет тихое кладбище своей трелью.

— Я влюбился… — говорю и делаю новый глоток виски. — Представляешь, твой сын влюбился!

С уст срывается смешок. Искренний и в то же время с ноткой отчаяния. Мне кажется, что в симфонии дождя мой голос дрожит.

— Теодор Гюнтер, сын самого серьезного на свете мужчины, влюбился без оглядки в девушку…

Перед глазами возникает образ Лии. Он четкий, яркий, запоминающийся, будто бы она стоит передо мной.

— Она… красивая, милая и…

Складывается впечатление, что в легких не хватает воздуха. Трудно сделать новый вдох. Я пытаюсь вдохнуть полной грудью, но… не получается. Словно вакуум блокирует воздух.

Машинально делаю еще один глоток виски. Вкус становится более горьким, как будто в него добавили соль. Много соли, как в мою никчемную жизнь.

— У вас похожие улыбки, представляешь? — удивляюсь я, чувствуя, как меня немного ведет. — Такие же беззаботные. А, кстати! Она очень добрая, — добавляю я.