Теории всего на свете

Потребовался гигантский сдвиг в сознании, чтобы посмотреть на мир так, как это сделал Геттон. Оценить бескрайность космического пространства нетрудно. Когда мы поднимаем взгляд к звездам, необозримость Вселенной очевидна и внушает нам восторженный трепет. А вот необозримость времени недоступна непосредственному восприятию. Природа, если наблюдать ее в масштабах человеческой жизни, просто циклически проходит через смену времен года, и этот цикл лишь иногда прерывается катастрофическими землетрясениями, извержениями вулканов и наводнениями. Вот почему креационистская и катастрофистская теории происхождения Земли казались более убедительными, нежели теории, предполагавшие медленное и постепенное развитие. Но Геттон поверил тому, что он увидел в камнях, и заклинал всех «раскрыть книгу Природы, вчитаться в ее летопись».

Его размышления о времени создали благоприятную почву для других грандиозных теорий. За огромные периоды даже неощутимо-медленные процессы могли успеть сформировать мир и природу. После Геттона пришла новая геология, а затем – эволюционная теория, которая объяснила, как постепенно возникают новые виды; наконец явилась и теория постепенного движения самих континентов. И всё это основывалось на концепции глубокого времени.

Взгляды Геттона бросали дерзкий вызов и религиозным ортодоксам. Как он написал в финале своей книги, «мы не находим ни следа начала и никаких предвестий конца». Тем самым он нанес удар идее творения и Страшного Суда.

Его гипотеза по-прежнему поражает красотой. Сегодня, если мы заглянем в бездну времени, у нас не закружится голова, однако не исключено, что мы ощутим собственную незначительность перед лицом земной истории, насчитывающей 4,6 миллиарда лет, и лишний раз убедимся в важности краткого мига, подаренного нам для нашей собственной жизни.

Как подвести научную базу под психотерапию: пять простых уроков

Эрик Р. Кэндел

Психотерапевт, профессор Колумбийского университета; автор книги The Age of Insight: The Quest of Understand the Unconscious in Art, Mind and Brain, from Vienna 1900 to the Present («Эпоха открытий. В поисках понимания бессознательного в искусстве, уме и мозге, от Вены 1900 года до наших дней»)

Каким образом психоанализ, некогда служивший основным средством для борьбы с непсихотическими душевными расстройствами, мог так низко пасть в мнении и врачебного сообщества, и общественности в целом? Как вернуть ему утраченную репутацию? Позвольте мне попытаться ответить на эти вопросы, поместив проблему в исторический контекст.

На старших курсах Гарварда я увлекся психиатрией, в особенности психоанализом. В годы моего обучения (1960–1965) психотерапия служила главным методом лечения психических заболеваний. Этот метод, по сути, вырос из психоанализа. Его главная идея такова: симптомы душевной болезни необходимо рассматривать сквозь призму детства пациента, где и коренятся причины недуга. Лечение нередко растягивалось на годы, и ни его результаты, ни механизмы никогда не подвергались систематическому изучению, поскольку считалось, что это слишком сложная и трудоемкая задача. Психотерапия и психоанализ в случае успешного применения позволяли пациентам работать чуть-чуть лучше и чуть-чуть любить, а эти сферы – работы и любви – считались тогда не очень-то подвластными количественному измерению.

В 1960‑е годы Аарон Бек все это переменил, предложив несколько важнейших нововведений – вполне очевидных, но от этого не менее элегантных и красивых.

Первое: он разработал инструментарий для количественной оценки душевных недугов. До работ Бека психиатрическим исследованиям препятствовала нехватка методик измерения параметров различных заболеваний и их остроты. Бек создал целый ряд инструментов: шкалу депрессии, безнадежности, склонности к суициду. Эти шкалы помогли объективизировать психопатологические изыскания и улучшить клинический результат.

Второе: Бек предложил новую краткосрочную доказательную терапию, которую назвал когнитивно-поведенческой.

Третье: он сделал методы лечения более доступными, написав учебник для врачей. В принципе, мы с вами тоже можем научиться проводить сеансы когнитивно-поведенческой терапии.

Четвертое: с помощью нескольких коллег Бек провел ряд экспериментов (степень контролируемости опытов неуклонно повышалась), показывавших, что когнитивноповеденческая терапия при лечении слабой и умеренной депрессии действует эффективнее разного рода плацебо и столь же эффективно, как антидепрессанты. При острой депрессии ее эффективность меньше, чем у антидепрессантов, однако ее действие суммируется с действием лекарств, тем самым дополнительно способствуя выздоровлению.