Теория бобра

Отцы встают и благодарят друг друга и Танели как за участие в собрании, так и за принятое решение. Я пытаюсь поймать взгляд Танели, потом машу ему рукой. Мне хочется спросить, не кажется ли ему, что при голосовании кое-что упустили. Да и вообще, между какими вариантами выбирали участники собрания и что было альтернативой школьным ярмаркам? Наконец Танели замечает меня.

— О! А вот и Хенри руку поднял! Значит, единогласно! — радостно восклицает он.

— Я хотел…

— Разумеется! — кричит Танели. — Да здравствует Париж!

За время нашего заседания на улице подморозило. От перекрестка к перекрестку компания отцов редеет.

С неба не спеша падают крупные, медленные снежинки. Мы с Тууккой, ноздря в ноздрю, наконец забираемся на самую высокую точку улицы Кархутие. Парк остается слева. Мы идем к следующему перекрестку, где Туукка свернет направо, а я налево. Свежевыпавший снег скрипит под ногами при каждом шаге. Этим зимним вечером Херттониеми выглядит пустынным, и каждый звук кажется громче и отдается эхом от стены церкви на другой стороне улицы. Я бросаю взгляд на Туукку. Вязаная шапочка натянута на голову по самые глаза, взгляд, как обычно, напряжен и устремлен куда-то прямо перед ним. Кажется, он не расположен к разговору; не припомню, чтобы я когда-нибудь видел его в таком настроении. Тем не менее меня кое-что беспокоит, а перекресток все ближе.

— Можно задать тебе вопрос? — говорю я. — Это относится к сегодняшнему голосованию.

Снег успевает скрипнуть несколько раз, прежде чем Туукка отвечает:

— Это не было голосованием. Просто Танели и остальные хотели, чтобы было так.

Тууука не смотрит в мою сторону, черная шапочка побелела от хлопьев снега размером с ноготь большого пальца.

— Я обратил внимание, — говорю я после короткой паузы, — что и ты голосовал за ярмарки и булочки, хотя…

— Хотя?

Перекресток приближается. Мне кажется, эхо наших шагов стало громче, а сами шаги ускорились. Решаю высказаться без обиняков.

— Знаешь, — говорю я, — у меня было впечатление, что ты из тех, кто предпочитает действовать и добиваться результата, а не тешить себя иллюзиями. Ну, так мне казалось, во всяком случае…

— Разумеется, — отвечает Туукка, и теперь мы окончательно переходим на спортивный шаг. — Но в этот раз, черт подери, мы будем печь булочки.

— Не знаю, возможно, я чего-то не понимаю, — продолжаю я уже скороговоркой, — но мне кажется, что ты не особенно увлекаешься кулинарией, и тем не менее…

— Да, я проголосовал за выпечку, отжимание соков и хрен его знает за какие гребаные мюсли, — говорит Туукка, когда мы достигаем перекрестка и я замедляю шаг. — Да, так и есть. И что тебя не устраивает?

— Ну… Просто это было так... неожиданно, — говорю я.

Туукка останавливается и поворачивается ко мне.

— У меня продажи вообще на нуле, и это тоже неожиданно. — Мы стоим лицом друг к другу на перекрестке, и снег падает на землю вокруг. — А еще неожиданно, что мой основной клиент обанкротился. То есть я не могу, как ты выражаешься, «просто оплатить» чертову поездку. А это, в свою очередь, означает, что мне придется валять дурака с этими недоделанными кулинарами.

Откровенность Туукки удивляет не только меня, но и его самого. Так мне, во всяком случае, кажется. Такое впечатление, что слова вырвались у него помимо его воли. И от этого ему как будто немного полегчало.

— Так ведь... — начинаю я.

— Так, да не так. –Туукка снова становится похожим на самого себя. –- То есть все именно так, как ты сказал. Только нам ничего другого не остается.

— Нам не.…

— Нет, — говорит Туукка. — Нам нет смысла сопротивляться. Лучше просто молчать, держаться в стороне и смотреть на шестьсот непроданных тосканских пирогов и на то, как вся затея катится к чертовой матери.

Вообще-то я ничего не говорил про непроданные тосканские пироги, но что-то заставляет меня медлить с ответом. Вдобавок снег неожиданно повалил валом: такое ощущение, что мы вот-вот окажемся в сугробе. Туукка ковыряет снег ногой, и я интерпретирую это как нетерпение. Мы киваем друг другу и уже готовы разойтись в разные стороны, когда Туукка вдруг снова поворачивается ко мне.

— Забудь об этом, Хенри, — говорит он, глядя мне в глаза. — Просто забудь.

Прежде чем подняться по лестнице, я стряхиваю снег с шапки и куртки и направляюсь вверх по ступенькам. И с каждым этажом со мной происходит нечто большее, чем увеличение расстояния, отделяющего меня от поверхности земли, и повышение частоты сердечных сокращений на пять или шесть ударов. Чем ближе я подхожу к двери, тем больше захватывает меня это ощущение.

Я живу в двух мирах.