Теория Фрейда (сборник)

«Моя любовь представляется мне ценностью, которой я не имею права разбрасываться без размышления. Она налагает на меня обязательства, и я должен быть готов принести жертвы, чтобы их выполнить. Если я кого-то люблю, этот кто-то должен так или иначе заслужить мою любовь. (Я оставляю в стороне вопрос о том, какую пользу он может мне принести, а также его возможное значение для меня как объекта сексуального интереса: ни один из этих двух видов взаимоотношений не рассматривается, если речь идет о любви к ближнему.) Он будет достоин любви, если он так схож со мной в важных аспектах, что я могу любить в нем себя; достоин, если он настолько совершеннее меня, что я могу любить в нем свой идеал; я должен любить его, если он сын моего друга, потому что боль, которую испытает мой друг, если с ним что-то случится, будет и моей болью – я должен буду ее разделить. Однако если он мне не знаком и не может привлечь каким-либо своим достоинством или каким-либо значением, которое уже приобрел в моей эмоциональной жизни, мне будет трудно полюбить его. Я даже поступлю неправильно, если полюблю его, потому что моя любовь расценивается как ценность теми, кто мне близок; было бы несправедливо в их отношении, если бы я поставил незнакомца вровень с ними. Но если я должен любить его (именно той самой универсальной любовью) просто потому, что он тоже житель мира, как насекомое, дождевой червь или уж, тогда, боюсь, ему достанется лишь небольшое количество любви, и для меня будет невозможно дать ему столько же любви, сколько я по всем законам разума должен сохранить к себе» [1; 81–82].

Едва ли требуются дальнейшие рассуждения, чтобы показать: Фрейд здесь говорит о любви, как человек его времени говорил бы о собственности или капитале. Он фактически применяет в точности тот же аргумент, который часто использовался против неправильно понятого социализма: если все капиталисты разделят свои деньги между бедняками, каждому из них достанется лишь небольшая сумма.

В XIX веке и экономист, и средний человек видели в представлении о человеке доказательство того, что современный им капитализм лучше всего соответствует человеческому существованию, потому что удовлетворяет стремлениям, заложенным в человеческой природе. Так поступают идеологи любого общества; они должны так поступать, потому что приятию данного социального порядка чрезвычайно способствует вера в то, что этот порядок естествен, а потому необходим и хорош. Что я хочу подчеркнуть, так это то, что Фрейд не выходил за пределы представлений о человеке, свойственные современному ему обществу. Он даже придал новый вес общепринятым воззрениям, показав, что они коренятся в самой природе либидо и его действия. В этом отношении Фрейд был психологом XIX столетия, который показал, что представления о человеке, на которых базируется экономическая система, даже более правильны, чем могли вообразить экономисты. Его концепция Homo sexualis[17] была углубленной и расширенной версией предложенной экономистами концепции Homo economicus[18]. Только в одном отношении Фрейд отклонялся от традиционной картины: он заявлял, что степень сексуального подавления, считавшаяся нормальной в его время, чрезмерна и вызывает неврозы. Однако и в этом Фрейд не подвергал сомнению основополагающий взгляд на человека; как и все либеральные реформаторы, он лишь пытался облегчить бремя человека в пределах традиционных представлений.

Если теоретические взгляды Фрейда на человеческую природу были теми же, что и взгляды большинства его современников, то и политическая его позиция не отличалась оригинальностью, в особенности по отношению к Первой мировой войне, явившейся суровым испытанием не только для чувств, но и для разума и реализма людей того времени. «Немедленный отклик Фрейда на объявление войны, – пишет Джонс в письме Абрахаму от 26 июля 1914 года, – был неожиданным. Можно было бы предположить, что ученый-пацифист пятидесяти восьми лет от роду встретит его с ужасом, как это случилось с очень многими. Реакция Фрейда, напротив, была скорее выражением юношеского энтузиазма, несомненно, отражающим пробуждение воинского пыла его отрочества. Он даже назвал безответственные действия [австрийского министра иностранных дел] Берггольца «освобождением от напряжения благодаря мужественному энергичному деянию» («Das Befreiende der mutigen Tat») и сказал, что впервые за тридцать лет почувствовал себя австрийцем… Он был чрезвычайно увлечен, не мог думать о работе и проводил время в обсуждении событий со своим братом Александром. Как выразился Фрейд, «все мое либидо отдано Австро-Венгрии»» [7; Vol. 2; 171].