Теория литературы

«Жизненность» в данном случае обобщает критерии формы («эмоциональность», «впечатляемость», «живость» – у Н. Шамоты). «Верность обобщения» – концентрация критериев содержания («идейность», «типичность», «народность»). Ряд ученых полагали, что художественность осуществляется только в рамках категорий формы, в мастерстве, сюжете, композиции. Альтернативная точка зрения – стремление связать художественность с мерой значительности содержания (идейностью, народностью, патриотизмом). Элементарный способ оценки уровня художественности – использование в качестве эталонов произведения классиков – Л. Толстого, Тургенева, Пушкина. При этом наложение элементов содержания и формы объекта анализа на соответствующие структуры классиков, как правило, носили субъективный характер.

Как можно заметить, практически у всех исследователей в какой-либо форме имеется критерий «правдивости» (это может быть «верность», «истинность», «естественность»). У В.В. Кожинова «правдивость» – единственный критерий художественности. «Художественность – это правда жизни, реализованная в свете больших задач (идеалов), стоящих перед человечеством, средствами искусства», – пишет В. Кожинов. Однако речь здесь идет о «правде жизни», которая не тождественна «правде» художественного образа. В романтическом искусстве правда жизни может принципиально отсутствовать (например, «Демон» Лермонтова). В «Гамлете» Шекспира (произведении реалистическом) появляется тень отца Гамлета, и это уже демонстративная «неправда» жизни. Приходится признать, что в искусстве своя, иная правда, не тождественная правде жизненного факта.

К проблемам «художественной правды» выходят некоторые исследователи, в том числе Н.К. Гей (в работе «Художественность литературы. Стиль. Поэтика»). В этом случае художественная правда обеспечивается единством формы и содержания, выступая как результат и третий член этого единства:

содержание + форма = художественная правда.

Тогда и тень отца Гамлета будет художественно значима как необходимый элемент сюжета.

Итак, критерий художественности – единство содержания и формы произведения на уровне художественной правды.

Художественное и нравственное

Установку Канта, согласно которой «красота есть истина, растворенная добротою», разделял Белинский и другие литературоведы. Широко известна яркая формула Пушкина: «Гений и злодейство – две вещи несовместные». Следовательно, и создатель красоты, ее творец – также за пределами зла. В то же время для Михайловского Достоевский – «злой гений нашей литературы». В действительности Достоевский – великий страдалец за человечество. Вопрос о совместимости таланта и безнравственности положительно решен в известной формуле: «Судьба часто взваливает талант на плечи осла».

Когда революционные демократы говорили об «истинности», «верности» идеи произведения, они имели в виду ее качество. Применительно к конкретному мировоззрению русских революционных демократов это было антисамодержавие, антикрепостничество. Общедемократические и общегуманистические идеи характеризуют всю русскую классическую литературу. Но есть ведь и другие примеры. Так, талантливый английский поэт Р. Киплинг, автор «Маугли», был сознательным проповедником войны, насилия. «Великие вещи, две, как одна: во-первых – Любовь, во-вторых – Война…» – писал он. Таким образом, очень важно, в чьих руках окажется острый меч искусства. Это отлично понимали европейские короли и русские цари, стремившиеся привлечь на свою сторону больших художников. Примеры тому – Державин, Пушкин.

Всякая сила и действенность красоты подчеркнута тем же Достоевским, заявившим, что «красота спасет мир». Искусство своей красотой, художественностью способно опоэтизировать, облагородить или, напротив, принизить предмет своего изображения.

Читатель может отметить нравственное возвышение русского дворянина Дубровского, ставшего разбойником, и, напротив, нравственное и физическое падение русского дворянина Обломова.

Известно, какое чувство вызывает у человека ползущий гад: страх и отвращение. Но вот за дело берется поэт:

Я увидал змею в тени под старым вязом,
Змея ползла по каменной стене.
«Убей ее», – мне говорит мой разум.
«Не убивай», – твердило чувство мне.
Я чувству внял и прочь отбросил палку.
Змея ушла в шумящие кусты.
Смотрел ей вслед: живи! Мне было жалко
Ее земной и странной красоты.