Теория лжи

Увидев Слепого и Машу, Павел выпучил глаза и замычал, задвигал бровями, давая понять, что хочет сообщить что-то очень-очень важное.

Слепой, взявшись за краешек скотча, предупредил:

— Прости, брат, сейчас будет очень-очень больно.

И с этими словами он резко рванул скотч на себя.

Павел застонал от боли, но затем, откашлявшись, воскликнул:

— Идите скорее! Они таблетки взяли. Я пытался предупредить! Но они не поняли…

— Мама! Папа! Гарик! — закричала Маша, выбежав из комнаты.

Слепой разрезал лежащими на столе ножницами веревки, которыми был привязан к стулу Павел, и они вдвоем побежали вслед за Машей.

Маша, не в силах пошевелиться, застыла на пороге родительской спальни. Отец и мать в шелковых пижамах неподвижно лежали на огромной итальянской кровати и, похоже, не дышали.

— Я убью его! — глянув на Слепого, воскликнула Маша. — Я найду и убью его…

— Кого? — стараясь сохранить спокойствие, спросил Слепой.

— Профессора Кочергина… — сказала Маша.

Павел подошел к Машиным родителям и прослушал пульс.

— Ну что? — без особой надежды спросил Слепой.

Павел только пожал плечами.

— Где твой брат? — спросил Слепой.

Маша вздохнула и сухо сказала:

— Рядом.

В соседней, запертой изнутри спальне, когда они сломали замок, картина была еще страшнее.

Похоже, на Гарика таблетки подействовали еще более жутко. Сам Гарик лежал в дальнем углу у зеркала с закрытыми глазами и, сжимая в руке какую-то окровавленную железяку, что-то шептал. А его жена Рита лежала на кровати с размозженной головой.

— Он еще жив! — воскликнула Маша. — Нужно вызвать «скорую».

Но первым делом Маша вызвала охранников, на попечение которых Слепой и Павел и оставили Машу. Павел сам нуждался в медицинской помощи, и Глеб со Степаном повезли его в город.

— Что там такое стряслось? — спросил Слепой.

— Когда вы мне позвонили, мы были в ночном клубе. Отмечали отъезд, точнее, отлет Оксаны. Кто-то услышал, как я с вами говорил, подумали, что собираюсь сдать Оксану. Машка, бывает, дурная делается. Она позвала охранников, и те меня притащили к ней в дом. А Оксана всем на память эти таблетки раздавала. И вот они у меня в кармане лежали, а когда охранники меня связывали, эти упаковки возьми да и выпади…

— Но как же Машины родители и брат польстились на них? Они что, не знали, что это за дрянь? Телевизор не смотрели? — удивился Слепой.

— Так родители Машки, она сама хвасталась, месяц по миру колесили. А брат с женой из свадебного путешествия только что вернулись. Они в комнату заглянули. Охранник говорит, мол, Маша сейчас придет, все объяснит. А отец Машкин увидел таблетки, прямо затрясся весь. Говорит жене: «Помнишь, как было в девяностые?! Это мне и сейчас поможет! Встанет и не ляжет!» Схватил и в спальню ее потащил. Я мычал, гримасничал, но им это до фени было. А брат Машкин у дверей стоял. Когда родители ушли, и он эти таблетки схватил и жену за собой потащил. Что я мог сделать?! Вон разве что на пол сверзился да лоб рассек.

— Увы, ничего… — вздохнул Слепой. — Ага, вот уже и больница.

— Да я-то что… Мне теперь эти их отражения в зеркалах всю жизнь вспоминаться будут.

В приемном покое сидели два парня с ярко раскрашенными и торчащими в разные стороны волосами. Их бил озноб.

Медсестра, которая обрабатывала Павлу рану, кивнув в их сторону, грустно вздохнула:

— Теперь таких за ночь иногда под сотню набирается. Наглотаются, нанюхаются, обкурятся или уколются, а их товарищам вдруг покажется, что не так, как всегда, они себя ведут, ну и сразу «скорую» вызывают. А что мы им сделать можем? Тут специалисты нужны. Раньше хоть доктор Шевченко консультировал, а теперь остались молодые, которые к наркоманам, с какой стороны подойти, не знают. Вон сидят, трясет их всех. Ломка начинается или это постнаркотический синдром? А что им колоть, ума не приложу. И спросить не у кого. Так до утра и будут сидеть…

— Ну а тяжелые, как после тех таблеток, попадаются? — спросил Слепой.

— Несколько человек было. Мы их по системе Шевченко в чувство привели и в психушку отправили, — продолжала медсестра. — Но мне девочки наши говорили, что смертельных случаев много. Их же к нам не везут, сразу в морг на вскрытие…

После перевязки Слепой отвез Павла домой и пожелал ему спокойной ночи, хотя уже брезжил рассвет.

Всю дорогу до дома Степан угрюмо молчал. А когда они поднялись к себе и начали укладываться, чтобы хотя бы пару часов поспать, Степан неожиданно сказал:

— Глеб, я долго думал… Я уверен, что Федор там, в лаборатории. И считаю, мне лучше туда не ехать.

— Подождешь меня в машине. А впрочем… Утро вечера мудренее… — вздохнул Глеб и вырубился.

Глава 20