Теория невероятности. Золотой дождь

— Подождите, — говорит она. — Это все слова. Уже давно все ясно, а вы молчите.

Я молчу. Мне еще ничего не ясно. Ясно одно — я должен поглядеть на Ржановского.

— Прощай, малыш- — говорит Катя. — Молодец, что плюнул… Плевали мы на них!

— Катя!

— Идите…

Когда я пришел к Косте, баталия уже заканчивалась. Ржановекий напяливал боты, Памфилий вытирал лоб, а Костя смеялся. Пахло скипидаром.

Увидев меня, Анюта шмыгнула за мольберт с повернутой к стене картиной. Ржановский оглядел меня недоброжелательно.

— Владимир Дмитриевич, — сказал я, собирая с полу порванные стихи Ржановского. — Я вас провожу. У меня есть ряд соображений.

— Еще смутных, не так ли? Но они не лишены интереса, не так ли?

— Это неважно, — сказал я, стараясь понять, нашел ли решение Ржановский или нет. — У меня есть новые идеи.

— Они лишены интереса, — сказал Ржановский. — Алеша, я вам совершенно официально говорю: мне нужно, чтобы вы сегодня не слонялись за мной, а бродили бы где-нибудь по городу. Это нужно мне. Понимаете? Мне. Топчите асфальт, напейтесь, пусть вас оштрафуют, ухаживайте за женщинами.

— Ее зовут Катя… — пискнула Анюта из-за холста.

— Предатель, — сказал Ржановский холсту. — Я вот переведу тебя из курьеров в гардероб. Будешь сидеть при моей шубе. Чтобы ты не бегала, где не надо.

— Владимир Дмитриевич, вы не правы! — сказала Анюта, вылезая.

— Ну, знаете! — сказал Ржановский. — На этом уровне я еще не спорил.

И ушел.

Когда Ржановский разговаривает с Анютой, у него глаза теплеют. Поэтому он разговаривает с ней надменно.

Хлопнула дверь. А ведь у меня действительно есть догадки.

— Зачем ты с ним так разговариваешь? — спросил я Памфилия.

Костя перестал смеяться.

— Чудак, — сказал он. — Ему же это полезно. Он сам это знает. Он же умница и талантище.

— Много ты понимаешь в физиках, — сказал я, собирая клочки бумаги.

— Я понимаю не в физиках, а в людях, — сказал Костя. — А ты вообще ни фига не понимаешь.

Я только вздохнул.

И тогда они мне пересказали весь спор.

Я отчетливо сознаю, что для всех, кроме меня, этот спор может быть вполне неинтересен. Поэтому знакомиться с ним не обязательно.

Вот изложение этого спора:

ПАМФИЛИЙ:

— Вы работаете на будущее и даже больше, чем сейчас кажется. Точность ваших механизмов, ваших схем — это еще и выработка теории точности. Цель точности — это встреча предположения и факта. Власть над природой в конечном счете зависит от точно познанной причинно-следственной связи. Тот, кто познает ее, сможет сначала в ограниченных, потом во все больших пределах предсказывать будущее. И, следовательно, составлять гороскопы и, следовательно, выводить формулы счастья.

КОСТЯ да ВИНЧИ:

— Да!

ПАМФИЛИЙ:

— Все усилия людей во все исторические эпохи были посвящены попытке найти эту формулу.

Ее статику, ее динамику. Я вообще подозреваю, что счастье — это по форме процесс, а по содержанию — состояние… Ученые — это чернорабочие, которые строят здание формулы счастья.

— Даже личного! — выскочила Анюта.

— Да! — воскликнул Костя да Винчи, сверкая глазами. — Даже личного! памфилий:

— Поэтому так важно искусство! Оно дает нам гипотезы счастья, перескакивая через доводы, и показывает — вот счастье, и показывает, как выглядит несчастье. Все открытия в искусстве сделаны на этом пути. Все провалы — на пути равнодушия. Мало того. Искусство, зажигая нас образами возможного счастья, будоража нас картинами несчастья, вызывает у нас ненависть ко всему, что противоречит этому грезящемуся нам счастью, и тем толкает нас на действия, на битву. Не согласны?

АНЮТА:

— Я согласна!

— Браво, крошка! — сказал Костя да Винчи. Анюта вздыхала о личном счастье, а Памфилий смеялся.

— Значит, вы считаете, что главное в искусстве, главная его задача — изображая картины счастья и несчастья, толкать людей на действия? — спросил Ржановский.

— Не столько толкать, сколько соблазнять, — сказал Костя. — Наука толкает. А искусство приманивает.

— Но тогда все сводится к элементарной информации о фактах счастья и несчастья, и непонятно, чем искусство отличается от хроники, от судебных протоколов и от сообщений о спортивных триумфах. В принципе, конечно. Это ведь тоже сообщения о счастье и несчастье. — Ржановский, нахмурившись, оглядел всех. — Я думаю, меня не заподозрят в том, что я сам не вижу разницы между произведениями искусства и информацией о счастье и несчастье!…

— Не заподозрят, — сказал Костя да Винчи. — Валяйте.

— Валяйте… — грустно сказал Ржановский. — А в чем разница, вы можете сформулировать? Вы, практики…

— Разница в таланте, — сказал Костя да Винчи.

— В таланте, — сказал Ржановский. — Кончились идеи, пошла констатация. Понятно… Теперь понятно. Талант — это способность создавать образы, а способность создавать образы — это талант. Ладно, пора и честь знать. Я у вас засиделся. И кстати, зачем их создавать? Почему не брать из жизни? Мало, что ли, фактов счастья и несчастья?