Теория невероятности

Володин улыбнулся непонятной улыбкой.

— Говорят, вы поете в камышах? — спросил майор.

— Пою.

— Ну?.. Докладывай.

— Товарищ майор. Я вызвал Горохова на 11.00. Он дает интересные показания.

— Кто такой? Ах да, Павлик-из-Самарканда. Горохов, скажи ты!..

— Может, послушаете?

— Послушаем. А что за дела с никелированными моторизованными кроватями?

— Самоделка. Модель испытывали типа «багги».

— Ты мне баки не забивай, — сказал майор. — Откуда моторы, колеса и прочие детали? Ворованные?

— Купленные. На все есть документы.

— Тогда другое дело.

— Входи, Горохов, — сказал младший лейтенант Володин. — Уже двенадцать минут двенадцатого.

— Здравия желаю, — сказал Павлик-из-Самарканда. — Опоздал из-за колебания.

— Неясно говоришь.

— Все думал, вы меня за чокнутого посчитаете.

— Это не оправдание, Горохов. Повтори товарищу майору, что ты мне рассказал.

— Опасаюсь, вы меня за чокнутого посчитаете, — повторил Павлик-из-Самарканда, однако повторил и рассказ.

Якобы ездил он в столицу в глазной госпиталь лечиться лазарем.

— Лазером.

— Я и говорю. Лазари стоят в подвале, вода капает. Голову привязывают и в глаз из лазаря стреляют. Но не больно. Доктора волноваться не велят, а нянечки и раздатчицы в столовой кровь пьют. А внизу, на контроле, еще один кровопивец сидит и больных матом кроет, чуть ему в глаз не дал.

— Не отвлекайтесь.

— Я думаю, надо отвлечься. Сговорились мы с соседом Кыскырбаевым, как выйдем из госпиталя, сразу в Государственную Третьяковскую галерею поскакаем. Кыскырбаев говорит — у казаха глаз узкий, глазное давление замерять трудно. Меня дольше продержат. Ты меня дождись. Вместе поскакаем. Я говорю: «Есть, товарищ Волков». «Кыскыр» по-казахски «волк». У него одиннадцать детей, у товарища Волкова.

— Не отвлекайтесь, Горохов.

— Выписали меня — три дня жил у земляка. Василия Блаженного смотрел, купил в ГУМе портфель типа «дипломат» для Люськи, ей нужно. На четвертый день Кыскырбая выписали. Пошли мы в Государственную Третьяковскую галерею. Пришли на первый этаж, а там висит портрет товарища Громобоева.

— Стоп, — сказал Володин. — Подробней об этом.

— Чей портрет? — спросил майор.

— Вы слушайте, слушайте…

— Портрет товарища Громобоева, только с бородой.

— Стоп. А ты его тогда разве знал?

— Нет. Я его тут опознал. Как с него ветер шляпу скинул — гляжу, он. Точно. Портрет называется «Пан». Художника звать Рубель.

— Рублев?

— Ага. Врублев.

— Может, Врубель?

— Может.

— А почему боишься, что тебя чокнутым посчитают? Товарищ Громобоев заслуженный человек. Может его портрет в музее висеть?

— Может.

— А почему «Пан»? — спросил майор.

— А я почем знаю?.. Да вы бы посмотрели на того пана — на нем шкура козлиная, и в руке футбольный свисток. Ох, непростое это дело, товарищ майор, непростое. Картина старинная, а лет тому пану сколько сейчас товарищу Громобоеву.

Володин выдвинул ящик стола и показал майору незаметно от Горохова открытку с этой картины. Но майор уже что-то смутно вспоминал по описанию.

— Слушай, Горохов, ступай, — сказал майор. — Ступай.

— Расписываться где?

— Зачем?

— А я показания давал?

— Какие показания, Горохов? Одни сплетни.

— Дело ваше. Сплетня. А что ветер поднимается, когда этот Громобоев бежит по улице? А что козы за ним со всех дворов удирают? А что коровы, что куры, что свиньи?

— А что куры?

— Озверели! А что боржом в небо хлещет?

— Ты лучше скажи, зачем ты на кроватях по городу ехал?

— А чего? Это «багги».

— «Багги»… Ладно, ступай, Горохов.

— Дело ваше, — сказал Павлик-из-Самарканда.

И ушел.

Майор и Володин сидели молча. Потом Володин достал из портфеля книжку и прочитал майору справку:

«Когда родился великий бог Пан, он не остался жить на Олимпе. Он ушел в тенистые леса и горы. Там пасет он свои стада, играя на звучной свирели. Лишь только услышат нимфы чудные звуки свирели Пана, как толпами спешат к нему, и вскоре веселый хоровод движется по зеленой долине. Весело резвятся сатиры и нимфы вместе с Паном. Когда же наступает жаркий полдень, Пан удаляется в густую чащу леса или в прохладный грот и там отдыхает…»

— В полдень, говоришь? — спросил майор. — С двенадцати до часу?

— Вы слушайте дальше!.. Слушайте!.. «Опасно тогда беспокоить Пана. Он вспыльчив. Он может в гневе послать тяжелый, давящий сон. Он может наслать и панический страх, такой ужас, когда человек бежит, не замечая, что бегство грозит ему гибелью. Не следует раздражать Папа. Но если Пан не гневается, он милостив и добродушен. Потому что его имя Пан означает „Все“, то есть природа… Полюбил Пан прекрасную нимфу по имени Сиринга…»

— Как?