Теория радио. 1927-1932

Радио, «изобретенное буржуазией», сделало очевидным, что «буржуазии нечего сказать». Брехт критикует существующий эфир за пестроту и случайность содержания, а радио и другие современные ему институции – за «беспоследственность». «Беспоследственность» в его системе координат приравнивается к бессмысленности. Он пишет, что радио «никому ничего не приносит… оно лишь раздает». Распределительный характер радио порождает сумбур «пестроты» радиоэфира: «В этом акустическом универмаге можно было учиться по-английски под звуки хора пилигримов разводить кур, и лекция была дешевой, как водопроводная вода». Эта метафора оказалась не совсем случайной: приятель Брехта, упоминаемый им в «Предложениях для директора радиовещания», диктор Альфред Браун, работал в студии, которая располагалась в универмаге: «У нас не было своей радиостанции, это была практически радиоточка, размещенная на третьем этаже большого торгового здания, где находились по соседству адвокатские конторы, всевозможные представительства, агентства и различные фирмы. У нас были свои дикторы, хор, оркестр. Так, поначалу, чтобы добиться желаемого эффекта звучания при трансляции, пришлось расставить музыкантов в фойе и на лестнице здания. Радиослушатель и предположить себе не мог, каким хитроумным и в то же время простым способом было достигнуто желаемое крещендо».[6]

С универмагом сравнивали не только радио, «акустический универмаг», но и кинематограф. В 1910-е годы русский критик Н. Игнатов писал о кино: «Остается ждать, пока (публике) надоест этот движущийся “Мюр и Мерилиз”».[7] Русские критики осуждали смешение тем, возникавшее из-за разнородности небольших фильмов, мгновенно сменявших друг друга на протяжении киносеанса. В 1916 году поэт Александр Кранцфельд пишет о кинематографе: «Все вместе: денди и апаши, / Верблюд, мотор и варьете, / и бог войны, красив и страшен, / В последнем выпуске Патэ».[8] И Брехт, и русские кинокритики начала века – образованные носители культурной нормы. Под давлением привычки восприятия они искали связность и однообразие там, где их не должно было быть. Новые технологии упивались способностью демонстрировать разнообразие, наглядно предъявляя свои возможности. Иногда увлечение идеей обеспечения разнообразия заслоняло собой все остальное. Разнообразие ради разнообразия напоминает и о ренессансном роге изобилия, и о современном супермаркете. Современники Брехта вспоминали «Мюр и Мерилиз» или «Бон Марше» (Le Bon March'e Rive Gauche, самый старый универмаг Парижа и Европы, открыт в 1852 году).

Универсальные магазины и их вечно рассеянные посетители были в 1920-е годы такой же новинкой для растущих мегаполисов, как небоскребы. Небоскреб появляется у Хлебникова в связи с темой радиоклуба. Небоскреб и универсальный магазин – образцы новой для тех лет городской архитектуры. Беньямин соединяет архитектуру и кино в своих размышлениях о восприятии в условиях возникновения новых технизированных искусств: «Архитектура представляла прототип произведения искусства, восприятие которого не требовало концентрации и происходило в коллективных формах».[9] Брехту, единомышленнику и другу Беньямина, трудно было не вспомнить универмаг в разговоре о радио.

Общераспространенная среди носителей культурной нормы критика новых технологий за «всеядность» и «бессмысленность» приобретает у левого в своих интеллектуальных пристрастиях Брехта политическую окраску. Если буржуазии нечего сказать, пусть уступит место тем, кому есть что сказать. В 1932 году, когда появилось эссе Брехта «Радио как коммуникативный аппарат», в Германии шла общественная дискуссия о политизации радио.[10] В ней принимали участие управлявший радиовещанием государственный секретарь Почтового министерства Ганс Бредов и советник Министерства внутренних дел Веймарской республики доктор Курт Хаентцшель. Хаентцшель считал, что радио должно быть резонатором политической борьбы, оставаясь при этом нейтральным. Бредов настаивал на том, что радио должно быть полностью аполитичным и что политизация приведет к тому, что оно станет «яблоком раздора партий» и это приведет его к краху. Они оба были правы лишь отчасти. Радио действительно стало резонатором политической борьбы, но, конечно же, не смогло оставаться при этом нейтральным. Это вовсе не привело его к краху, а, напротив, стало причиной еще большего распространения радио и усилило его воздействие на умы.