«Теория заговора». Историко-философский очерк

В очерке «Преступление на улице Фраттина» Семёнов описывает подробности произошедшего в 1909 году в Италии преступления: жестокого убийства Э. Тарантовича — члена террористического крыла Польской социалистической партии. В полученном полицией анонимном письме соучастником преступления объявлялся русский писатель. Семёнову удалось выяснить, что автором доноса был мелкий авантюрист российского происхождения — некий Берлянд. Испытывая к Семёнову неприязненные чувства вследствие незначительного конфликта между ними, он решает опорочить его. Публичное разоблачение клеветника, его высылка за пределы Италии не снимает проблемы, а даже усугубляет ситуацию. Семёнов оказывается в центре инспирированного неизвестными ему силами скандала, публично объявляется погромщиком и агентом русской тайной полиции. Только спустя годы, после русской революции, писатель формулирует для себя причину своих несчастий. «В Италии осталось множество идейных друзей Берлянда — евреев и масонов, — и они не проиграли своего дела. На протяжении многих лет за мной следила итальянская иностранная полиция, я пережил несколько домашних обысков, попытку выслать меня из страны и многое другое» ^{516}.

Как мы видим, бытовой, по сути дела, конфликт становится исходным пунктом злоключений мемуариста. Заметим, что Семёнов прибегает к уже подробно рассмотренному нами выше приёму: соединению нескольких внешне не связанных эмпирических фактов посредством конспирологической установки, благодаря чему возникает эффект объективности и достоверности. Сама ссылка на совершенное преступление, в реальности которого невозможно усомниться, факт анонимного доноса, последующее разоблачение и наказание Берлянда — служат документальным, эмпирическим обоснованием «теории заговора». Мемуарист особо подчеркивает такие качества преследующих его сил, как планомерность, независимость от смены политических режимов, то есть их надполитический характер. «Только при фашистском режиме мне стало легче дышать, но даже и в этот период время от времени какая-то таинственная и сильная рука пыталась достать меня и вмешаться в мои предприятия, в мои дела, в мою личную жизнь. Таким образом, уже тридцать лет я искупаю вину за то, что опрометчиво написал заявление против еврея» ^{517}. Итак, даже установление фашистского режима в Италии, проводившего, как известно, весьма жёсткую политику в отношении евреев и масонов, не спасает Семёнова от преследований. Проекция конспирологической установки на личную жизнь автора нивелирует излишнюю теоретичность «теории заговора», придавая ей актуальность авторского «жизненного измерения».

Также большой интерес в этом плане представляют для нас воспоминания И. В. Чиннова — значительного поэта русской эмиграции. В них он рассказывает, в частности, о своём пребывании в парижской масонской ложе «Астрея», в которую вступил в 1948 году. Показательно, что отношение к собственному масонскому опыту носит у Чиннова достаточно иронический характер. «Я побывал там на многих собраниях. Безо всякого восторга. Потому что это сводилось к говорению слов. Речи говорили обычно люди, не имеющие дара слова» ^{518}. Обратим внимание на фактическую тождественность взглядов Амфитеатрова и Чиннова на личный масонский опыт: разочарование в одномерной сущности масонства, эзотеризм которого, выраженный преимущественно в обрядовой стороне, никаким образом не сопрягается с действительностью. Но, несмотря на личностное разочарование в эффективности масонского братства, тем не менее сохраняется парадоксальная убеждённость в реальном воздействии масонства на социально-исторические процессы. «Масоны имели очень большую власть в Европе и Америке. В Америке до сих пор на денежных знаках вы видите масонские символы — треугольник, всевидящее око — это око Великого Архитектора Вселенной» ^{519}.

Определённые сомнения высказываются Чинновым и по поводу непричастности масонства к свержению русской монархии, что всячески отрицалось представителями либерального лагеря. «Всё это было в достаточной степени безобидно, и я не могу ни отрицать, ни подтвердить уверения о том, что устроили революцию и свергли царя масоны. Они это отрицают. Может быть, отрицают неискренне» ^{520}. Зафиксируем важный, сущностный момент. Личный опыт Чиннова противоречит конспирологической установке, поэт убеждается в безвредности масонства, реальное содержание которого сводится к «говорению слов», политическому прожектёрству. Кроме этого отметим, что хотя Чиннов не занимал активной политической позиции, пытаясь быть поэтом «в чистом виде», но сотрудничал с либеральными изданиями русской эмиграции, что явно не противоречило его мировоззрению. Тем не менее эти факторы не служат препятствием для осторожного, с оговорками, но всё же признания «теории заговора», с воспроизведением наиболее распространённых конспирологических шаблонов и стереотипов (масонское влияние, эзотерическая символика на долларах, организация «вольными каменщиками» революции в России).