«Теория заговора». Историко-философский очерк

В завершение нашего исследования хотелось бы сделать ряд предварительных выводов, касающихся как предмета представленной работы, так и вопросов более широкого спектра. На сегодняшний момент наблюдается ситуация явного дефицита теоретико-методологического комплекса идей, исследовательских направлений, то есть онтологической составляющей всякого научного знания. Причинами тому выступают не только социально-политические изменения в российском обществе, отказ от понимания марксизма как абсолютного критерия истины. В этих условиях востребованными могут стать и становятся теории и методологии, которые стремятся к преодолению междисциплинарной изолированности, построению или восстановлению метатеоретического мировоззрения. Под метатеоретическим мировоззрением мы понимаем систему идей, которая способна была бы соединить уровни теоретические и практические. Нужно помнить, что привлекательность марксизма объясняется не только его социально-политическим содержанием. Известное разочарование в марксизме как в социальном проекте, наступившее у многих западных интеллектуалов в 60-е годы прошлого века, не сопровождалось отказом от марксистской методологии.

Для наступавшей эпохи постмодернизма идея многофакторности реальности, отрицание возможности познания социальной процессуальности выступает доминантой. «Именно субъект-объектная корреляция заставляет новые поколения историков заново всматриваться в прошлое и по-новому переписывать историю в соответствии со своим индивидуальным её видением. В рамках постмодернизма субъективизм исторического знания субъективизируется. Неизбежный субъективизм превращается в волюнтаризм, отказ от аргументации при эвристическом выборе идей и методик»^{757}. Следует отметить, что корпус современных гуманитарных концепций всё-таки не смог прижиться на отечественной почве как раз в силу его установочной дискретности. Приведём весьма характерное суждение М. Л. Гаспарова, которого трудно упрекнуть в научном обскурантизме: «Французских структуралистов я просто не мог читать, настолько переусложнёнными казались мне их абстракции и настолько непрактичными — приёмы разбора»^{758}. Российская гуманитарная мысль, как мы говорили выше, отказавшаяся от тотального доминирования концепции исторического материализма, а точнее — от его содержательной составляющей, так и не сумела к настоящему времени выработать иных концепций. Марксистская методология, что ясно стало уже в середине прошлого века, оказалась непригодной для решения целого класса задач. Но адекватной альтернативы на сегодняшний день социально-гуманитарная наука так и не сумела найти.

Не претендуя на роль создателя «третьего пути», всё же заметим, что представленная работа, помимо своей содержательной составляющей, в определённой мере служит попыткой нахождения тех методологических принципов, которые могут быть использованы в социальном гуманитарном познании. Конкретность изучения конспирологической проблематики, нацеленность на анализ конкретных, то есть историчных форм социального сознания не замыкает исследователя в чисто эмпирическом кругу познания, но позволяет нам подойти к решению широкого комплекса вопросов.

«Теория заговора» обладает не спорадической хаотической природой, она обладает внутренней закономерностью и логикой. Являясь продуктом интеллектуального построения, она поддаётся рациональному истолкованию, в то же время не утрачивая связи с социальной действительностью. Уже отмечалось, что исследователи или, вернее сказать, критики теории заговора упрекают конспирологов и конспирологию в популизме и даже экстремизме: «Как правило, чем больше теорий заговора существует в обществе, тем меньше в нём остаётся здоровой политики. Будучи одновременно и причиной и следствием политического экстремизма, конспирацизм ослабляет позиции умеренных и усиливает экстремизм»^{759}. При более пристальном взгляде «экстремизм» оборачивается возвращением смысла и содержания как истории вообще, так и конкретным политическим событиям и процессам. Известная «тупиковость» современной политической системы выражается в выключении субъекта из сферы политики, номинализации личностной активности и возможности влияния на принятие решений. Эта проблема частично признаётся некоторыми критическими исследователями «теории заговора»: «Эти дикие утверждения пользуются широкой популярностью. Так, население, особенно в промышленно развитых странах с высоким уровнем образования, весьма обеспокоено потенциальной перспективой утраты своего влияния на управление и личной индивидуальности»^{760}. И поэтому «теория заговора» уже есть не виртуальный «маленький загончик» для социопатов, экстравагантных фриков от культуры и политики, но реальность современного социального сознания.