Теория «жизненного пространства»

«Самое важное, что может быть сказано по поводу отношений между народами» (Ратцель), кроется в этом противоборстве, в поступи твердой суши через прибрежную жизнь к талассийскому и океанскому существованию. Многие жизненные формы в процессе этого движения остались мимоходом включенными в прибрежную и талассийскую действительность. Разумеется, при этом всегда устанавливался предел: как далеко простирается в глубь страны обоснованное влияние на Мидгардского змея, на серебряный пояс, на морскую силу, на морскую мощь, т. е. каково так называемое право территориальных вод. Где сухопутному пространственному мышлению части Света удавалось оттеснить его, наконец, бесследно проложить путь обратно в море к другим, не защищенным от грабительских набегов открытым побережьям?

Лорд Пальмерстон, безусловно свободный от стесняющих предрассудков, в последние годы своей жизни предостерегал и предупреждал свою господствовавшую на морях родину относительно Суэцкого канала, полагая, что он обременит ее в регионах Ближнего и Среднего Востока, империи Индийского моря большей континентальной ответственностью, чем могло бы нести островное государство. События последнего времени указали Японской империи границы и рубежи (Корея, Маньчжурия), подобные тем, которые часто открывались старой Венеции в ее связи с terra firma, а позже в родственной форме, но в неизмеримо большем масштабе Британской империи.

Полагали, что вместе с графом Гото после тяжелой борьбы можно в конце концов осуществить в Маньчжурии справедливое разграничение с русскими, соединив континентальное и морское влияния: куда труднее с китайцами! Русско-японская линия раздела на основе конвенции 1925 г. нам известна. Однако в пику китайцам К. Хонда говорил в 1928 г. о «Маньчжурии как первой линии обороны Японии», а Т. Кикучи – о ней как о «дочери Японии». Где же тут право Китая, направившего в этот район за одно поколение 30 млн человек в сравнении с 240 тыс. японцев, 160 тыс. русских?

Было бы захватывающе интересно и поучительно установить на основании многих исследований, таких как исследование Лаутензаха «Mittelmeere als Kraftfelder» («Срединные моря как силовые поля»), или Мерца «Nord und Ostsee» («Северное и Балтийское моря»), или мое «Geopolitik des Pazifischen Ozeans» («Геополитика Тихого океана»), насколько глубоко панидеи, опирающиеся на море или части морей, могли успешно противостоять панидеям, возникшим на суше, при медленном уравнивании сил, или же они не могли больше взять верх. Такая попытка могла бы дать необычайно ценные точки опоры для оценки силы геополитических факторов, способных утвердиться на длительный срок в деяниях и воле, по сравнению со средним уровнем. Вероятно, наиболее распространенная ошибка наших атлантов и их школы – представлять исключительные достижения Александра Македонского, Цезаря, Хубилайхана, Наполеона в покорении пространства как само собой разумеющийся, достойный памяти образец. Однако, воспитывая на таких примерах культ героев, можно легко проглядеть главных действующих лиц в грядущем, то, какой огромной мощью и стойкостью сопротивления обладают привычное в пространстве и по форме, долговременная сила геополитики. Океанский человек более открыт судьбоносным учениям, чем косный, континентальный, более проницателен в понимании возможностей пространства.

Это является основой способности океанских народов (Ратцеля больше всех поражали малайцы) при крайне малой численности действовать с максимальным эффектом. В этом, вероятно, и основа того, почему имперские образования, равно как и панидеи, опирающиеся на прибрежные и талассийские силы, легче претворяются в жизнь, почему в своем воображении мы отдаем предпочтение охватывавшему Средиземноморье панобразованию в Римской империи перед сравнительно небольшим имперским центром – Ираном. Римская империя с внешней стороны ближе подходит нашей идее панобразования, чем внутренне столь полиморфная первая Великая держава Ближнего Востока, которая все еще и сегодня блуждает в мыслях о будущей консолидации. Перед обширными континентальными картинами по обеим сторонам трассы переселения скифов в так называемые Средние века ослабла, правда, никогда не забывавшаяся, а в fascio [итальянском фашизме] вновь возродившаяся римская средиземноморская имперская традиция. До борьбы за Индийский океан и морские империи Европы были малопространственными, хотя, как и венецианская, образцовыми по структуре, так что их стойкость помогла устоять против мощного натиска турецкой силы.

* * *