Теперь или никогда!

Кузя смотрел на Егора своими черными глазами, помалкивал. К чему спорить с хозяином? Все одно окажешься неправым.

Потом старик вылез, лег неподалеку от Егора.

— Хорошо! — от души сказал он. — Самое лучшее дело — искупаться вечером. И спишь тогда лучше.

— Я всегда хорошо сплю, — заметил Егор.

Старик усмехнулся:

— В твои годы и у меня сон был завидный. А ты, между прочим, живешь где-нибудь недалеко?

— На Садовой.

— Это близко, а я в Грачевом переулке, совсем другой конец города, но, представь себе, каждый день, с ранней весны до поздней осени, хожу сюда купаться.

Они помолчали. Потом незнакомец спросил Егора:

— В какой школе ты учишься?

— В пятьдесят седьмой.

— Это где же?

— На Коммунистической.

— Знаю эту улицу, — медленно ответил старик, прищурив глаза, как будто что-то вспоминая. — Раньше она называлась Третья Базарная, а на том месте, где твоя школа, в войну была биржа.

— Какая биржа?

— Обыкновенная. Немцы организовали здесь биржу, для того чтобы, как они говорили, устраивать жителей на работу.

— А на самом деле?

— На самом деле отправляли молодежь в Германию. Читал «Молодую гвардию»?

— А как же! Я много книг читал, и про войну тоже. Я вообще люблю читать.

— Хорошо делаешь. А что ты еще любишь?

Егор помедлил, прежде чем ответить.

— Еще я пишу.

— Что же ты пишешь?

— Разное. Рассказы и повести. А когда был маленький, стихи писал.

Старик, казалось, нисколько не удивился. Ведь он же старый, многое видел на своем веку; может, ему пришлось встречать людей, которые, учась в школе, писали стихи, повести, а потом вырастали знаменитыми писателями.

— Я некоторые свои стихи до сих пор помню, — осмелев, произнес Егор.

— Это хорошо. Прочитай-ка мне что-нибудь, что тебе больше нравится.

— Сейчас… — Егор откашлялся. — Вот стихи про моего Кузю. Его к нам щеночком принесли…

Было холодно и сыро на дворе,

А щенку очень нужно тепло.

Он скучает по летней поре,

И ему, когда холодно, тяжело.

Я взял его и за пазуху положил,

Я дал ему блюдечко горячего молока,

Он пил молоко изо всех своих сил,

А потом сказал мне: «Спасибо. Пока!»

— Так, — проговорил старик. — Интересно. Стало быть, твой Кузя умеет говорить!

Егор взглянул на Кузю. Кузины глаза глядели на Егора, словно бы хотели выразить своим взглядом что-то известное им обоим.

— Он, конечно, говорить не умеет, но все понимает, — проникновенно сказал Егор. — Это удивительная собака, я еще никогда таких не встречал.

— Ладно, — примирительным тоном заметил старик. — Пусть так. В конце концов, бывают поэтические вольности.

Егор не знал, что такое «поэтические вольности», но на всякий случай сделал вид, что всё понял. Он погладил Кузю по теплой от солнца голове и спросил:

— А вы кто, тоже писатель?

— Нет, я фотограф.

— А как вас зовут?

— Петр Петрович.

— У меня дядя Петр Петрович, живет в Нежине. Папин брат.

— Я счастлив.

Было непонятно, серьезно ли говорит Петр Петрович или шутит. Но все равно он все больше нравился Егору. Нравился потому, что говорил с ним так, будто Егор был взрослым. И еще он умел фотографировать, а Егор, которого недавно выбрали редактором их классной стенгазеты, подумал о том, что хорошо бы попросить Петра Петровича снять ребят, скажем, во время пионерского сбора и потом поместить этот снимок в газете.

— Вы хорошо снимаете? — спросил Егор.

— Вроде неплохо.

— Я бы тоже хотел научиться снимать, только, наверно, у меня ничего не получится.

— Дело мастера боится, — сказал Петр Петрович. — Всему можно научиться, было бы желание и прилежание.

Егору подумалось, — еще немного, и Петр Петрович начнет говорить так, как часто говорила Егорова мама: надо больше учиться, стараться, и никогда не лениться, и делать все уроки, которые задают в школе.

И он решил переменить разговор.

— А у вас дети есть?

— Нет. Я один.

— Совсем-совсем один?

— Сын погиб на фронте, а жена умерла давно, еще до войны.

Егору захотелось как-то утешить старика и потом стало совестно перед самим собой: зачем он его расспрашивал? Наверно, старику не очень-то приятно признаться, что совсем он один остался.

— Но я никогда не скучаю, — сказал старик, как бы прочитав Егоровы мысли, — не научился скучать.

— И мы с Алешей никогда не скучаем. Это мой товарищ. Мы с ним, правда, часто ссоримся, но все-таки дружим еще с детского сада.

Старик не ответил. Чуть прищурив глаза, он, казалось, думал о чем-то своем.

— А я вас помню, — сказал Егор, прерывая молчание. — Вы в Доме культуры как-то выступали.

— Было такое дело.

— Вы рассказывали о том, как партизаны боролись против фашистов.

— Верно.

— А вы тоже были партизаном?

Старик ответил не сразу.

— Кое-какое отношение к партизанскому отряду имел, — проговорил он наконец, как бы с трудом отрываясь от собственных мыслей. — Если мы еще когда-нибудь увидимся с тобой, я, так и быть, расскажу тебе кое-что…

Егор почувствовал, что больше всего на свете ему бы хотелось встретиться с фотографом. Он даже испугался, что, может, больше никогда его не увидит.

Егор набрался смелости и спросил:

— Можно, я приду к вам в гости?

Старый фотограф, казалось, нисколько не удивился:

— Что ж, приходи, буду рад. Лучше всего в воскресенье.

— А можно, я с Алешей приду?