Теперь или никогда!

Гибель Кати и Мити легла на совесть Сони. Но она считала, что о ее «деятельности» в гестапо никто никогда не узнает. Тем более, что все помнят, как она дружила с Катей, как помогала ей во всем…

Но жизнь решила иначе.

Недаром ведь говорится: тайное всегда становится явным.

В то самое утро, когда гестаповцы схватили Митю и Васю, Алла Степановна, как обычно, направлялась на работу в ресторан.

В палисаднике возле своего крыльца она увидела белевший на земле листок бумаги. Она подняла его. Крупными буквами там было написано: «Соня Арбатова — предатель».

И все. Ни подписи, ничего больше.

Что было делать? К кому бежать? Алла Степановна подумала и решила все-таки пойти на работу. Что будет, то будет. Не пойти нельзя. Немцы — люди педантичные, могут придраться к ней, выгонят с работы…

И она пошла в ресторан, решив про себя, что вечером зайдет к Петру Петровичу, расскажет ему о записке и посоветуется, как быть дальше…

Как и всегда, она стояла на кухне, мыла тарелки, тщательно, до блеска протирала ложки, вилки, ножи.

Мельком она увидела Соню. Соня носилась по залу, подавая завтрак офицерам. Выглядела она, как и обычно: аккуратная, подтянутая, приветливая.

В обед Соня зашла на кухню. Прямо направилась к Алле Степановне.

— Что это вы такая бледненькая нынче? — ласково спросила она.

— Да что вы, вам кажется, — ответила Алла Степановна.

Потом спросила Соню в свою очередь:

— Почему я не вижу Катю? Не заболела ли?

Соня удивилась:

— Разве ее нет? Я, признаться, сегодня раньше ее ушла на работу, думала, она придет позднее, а ее и в самом деле что-то нет…

Она говорила спокойным, доверительным тоном, глаза ее смотрели безмятежно.

Неизвестно почему, то ли потому, что она смотрела прямо в глаза Сони, то ли Сонин голос был чересчур спокоен, безмятежен, Алла Степановна вдруг окончательно прониклась уверенностью: Соня — предательница. Записка не врет. Нет, не врет!

Она молча повернулась к Соне спиной, стала мыть посуду. Сердце ее стучало безостановочно, все сильнее, все громче.

«Как быть? Что делать?» — думала она и не могла найти выход.

Потом внезапно решилась: надо пойти к Петру Петровичу, предупредить его, чтобы он дал знать Васе.

Она скинула с себя фартук, вымыла руки.

Только повернулась к дверям, как в кухню снова вошла Соня. Быстро окинула ее взглядом:

— Вы что, идете куда-то?

— Я ненадолго, — ответила Алла Степановна.

Соня стояла в дверях.

— Пропустите меня, — сказала Алла Степановна.

Соня молча смотрела на нее немигающими светлыми глазами.

— А куда вы идете?

— Я ненадолго, мне надо по делу, — стараясь говорить спокойно, сказала Алла Степановна.

Соня поняла все. Разом, в один миг. Уже не стесняясь, повернулась к шеф-повару Раушенбаху, громко крикнула:

— Держите ее, она партизанка!..

Все свершилось мгновенно. Раушенбах даже не успел ничего ответить…

Алла Степановна быстрее молнии рванулась к плите, схватила огромную кастрюлю, в которой кипела вода, и плеснула ее прямо в лицо Сони.

Удара по голове она не ощутила. Только уже тогда, когда на нее нахлынула огромная, черная, без конца и без края ночь, она в последний раз подумала о том, что, должно быть, вряд ли предательница осталась жива: ведь в кастрюле был крутой кипяток…

Глава двадцать третья, в которой повествование снова возвращается к старым героям

Между тем Хесслер и Петр Петрович благополучно добрались до степаковского леса.

Кругом стояла такая незыблемая, такая устойчивая тишина, что Петру Петровичу на миг показалось: война кончилась, как не было ее вовсе, и снова мир на всей родной земле, мир и спокойствие и заслуженный долгий отдых…

Он выпустил Джоя из машины.

Джой словно оглашенный стал носиться по лесу, восторженно лая.

Впервые за все это время непроницаемое лицо Хесслера озарилось улыбкой:

— Даже пес понимает, что он уже вне опасности…

— А я боюсь, — откровенно признался Петр Петрович, — как бы фашисты не услышали его лай…

Хесслер усмехнулся.

— Здесь их нет, — уверенно произнес он.

И как бы в подтверждение его слов внезапно, словно из-под земли, перед ними вынырнула фигура человека, одетого в короткий драповый пиджак, туго перепоясанный кожаным ремнем. За спиной человека виднелся автомат.

— Кто такие? — коротко спросил он.

— Свои, — ответил Хесслер. Он подошел ближе и тихо проговорил слова пароля.

— Что нужно? — спросил партизан.

— Проводите нас к командиру, — сказал Хесслер.

И первый пошел прямо по дороге, указанной партизаном. За ним двинулся Петр Петрович, впереди бежал Джой. Шествие замыкал партизан.

Они шли в самую глубь леса, все дальше и дальше. Кругом было тихо, все дышало покоем и миром; на лесных тропинках, усыпанных рыжей хвоей, лежала рябая тень от солнца и веток деревьев, где-то в вышине громко пели птицы.

Петр Петрович шел и думал:

«А вдруг сейчас у командира партизанского отряда я увижу Вадима? Может же быть такое!»

И сердце его замирало от волнения, и он представлял себе, как встретится с сыном, как обнимет его, прижмется щекой к его лицу…