Теперь с тобою вместе я (СИ)

— Спасибо сестричка, что ознакомила меня с этим хотя бы постфактум, можно подумать я знала, куда и зачем ты едешь.

Я ведь для тебя враг номер один, я же желаю тебе только зла, я только хочу, чтобы ты смотрела моего сына и не выбиралась из дому… теперь ты всё можешь так истолковать.

Тебе же плевать на наши желания, наши надежды и планы.

Тебе, главное, это ты, пуп земли, вокруг тебя все и всё должно крутиться…

Люба захлебнулась от своих обвинительных слов и зарыдала.

Такую сестру Вера ещё не видела.

Она тихо поднялась с дивана и уединилась в своей комнате, отлично осознавая, что у Любы самая настоящая истерика, оттого, что всё вышло не по её, а тем более, совсем не так плохо, как она предрекала.

Вера не переодеваясь, достала из сумочки кассету и вставила в свой магнитофончик и тут же услышала конец знакомой песни и через несколько секунд началась другая, по всей видимости, написанная уже в Израиле:

   Всё хорошее быстро кончается…

   Серых будней заложники мы…

   Но, а в памяти вновь возвращаемся

   В запах леса и в стужу зимы…

   В радость встреч после долгой разлуки,

   Где с улыбкой смешалась слеза…

   И в минуты тоски или скуки

   Возвращаемся в мыслях туда…

   Где детства, юности года

   Неслись, как с горных круч вода,

   Где мы росли, мужали и влюблялись…

   Узлы семейные плели,

   Теряли, что-то обрели…

   И, где могилы дорогих людей остались…

   Разложу свои годы по полкам…

   На весы жизнь прикину свою…

   Бесполезно я жил или с толком…

   По теченью иль против плыву…

   Не сложить и нельзя перемножить,

   Что осталось в туманной дали…

   Но, а память… а память тревожит,

   Манит свежестью юной зари…

   Где детства, юности года

   Неслись, как с горных круч вода,

   Где мы росли, мужали и влюблялись…

   Узлы семейные плели,

   Теряли, что-то обрели…

   И, где могилы дорогих людей остались…

Вера отмотала назад кассету и вновь вслушалась в слова песни — наверное многие люди пожилого и среднего возраста страдают от разлуки с Родиной… А что она?!… Нет, несмотря на то, что в эти полгода далеко не всё складывалось благополучно, что часто её обуревала тоска и скука, она не жалела об утраченном, потому что ничего, собственно говоря, не потеряла, хотя пока и не приобрела.

А так ли это?

Наверное, до сегодняшнего дня о приобретениях можно было бы даже не заикаться, кроме дикого напряжения нервов и мозгов всё остальное было облачено в серые тона. Ах, надо послушать ещё одну песню, а то, столько размышлений и не с кем поделиться и обсудить.

Вера вновь нажала кнопку «play».

   Плачь, плачь, плачь моя гитара,

   Сердце тонет в море грусти.

   Омут пьяного угара

   Не излечит, не отпустит.

   Плачь гитара, плачь родная,

   Детство, юность вспоминая.

   Жизнь дороженька кривая

   Приютила в новом крае.

   Плачь гитара, плачь подруга

   По земле далёкой ныне,

   Где зимой мороз и вьюга.

   Летом грозовые ливни.

   Плачьте струны под руками

   По хорошим, добрым людям,

   Что делили вместе с нами

   Праздники и серость будней.

   Плачь, плачь моя гитара

   Сердце тонет в море грусти.

   Я скучаю — это кара,

   Что зовется Беларусью.

Вера подумала, слушая печальный голос барда — нет, далеко не всё благополучно и у Олега, и у его семьи, сколько неприкрытой тоски в этих песнях.

Ладно, послушаю ещё одну песню и пойду приму душ, может и правда позвонит Галь, а вдруг ещё и приедет к ней в Ашдод.

От этих мыслей щёки полыхнули пожаром, тепло распространилось по всему телу, и она поймала себя на том, что глупо улыбается неизвестно чему, а точнее, кому.

Мотнула головой и вслушалась в слова следующей песни:

   Цветы, деревья, лунный свет,

   Пустыня, море, горы, ветер… —

   Всё вроде наше здесь, и нет.

   А сколько надо трудных лет,

   Чтоб стали наши краски эти?

   Мы можем скрыть печаль свою,

   Тайком излить тоску в подушку.

   Что делать мне, ведь вам пою

   О том, что помню и люблю.

   Как петь об этом равнодушно?

   А будут слушать, буду петь.

   Печалью, радостью делится.

   В пожаре судеб мне гореть,

   А в песне жить и умереть

   И с новой вновь на свет родиться.

До сегодняшнего дня и Вера бы думала — а, сколько надо долгих лет, чтоб стали наши краски эти…

Но, после поездки в Беер-Шеву, встречи с пожилым человеком в автобусе, знакомым Олега Фрейдмана, а особенно, после знакомства с Галем, ей уже казалось, что всё вокруг родное или становится родным, ведь, как легко она разговаривала на иврите с парнем, откуда только к ней нужные слова приходили.

Вдруг до её слуха дошёл телефонный звонок из аппарата, стоящего в салоне, она вздрогнула и посмотрела на часы, было восемь.

Открыв дверь своей спальни, услышала, как её сестра разговаривает по телефону с кем-то на иврите.

Особой сообразительности ей тут не надо было, Люба любезно общалась с Галем.

Сестра, повернувшись на скрип двери, махнула рукой Вере, подзывая к себе и вручая трубку телефона, шепнула:

— Приятный молодой человек, вежливый.

Вера приложила телефонную трубку к уху и выдохнула:

— Да!

И смутилась, переходя на иврит:

— Кен…

И она услышала уже знакомый смех Галя.

— Вера, я правильно произношу твоё имя?

— Правильно.

— Всё это время после того, как мы расстались, учился произносить твоё имя.

Ты, когда сможешь быть готовой, чтобы мы встретились и ты начнёшь меня учить русскому языку.

Я уже знаю, что да, это кен.

И он снова рассмеялся.