Теплая Птица

Она не ответила, глядя на меня.

– Так зачем?

Лицо Вики сделалось злым.

– Ублюдок, это ты убил его.

Я удивленно привстал.

– Что ты несешь, дура?

– Белка был в твоем отряде.

Всполох: мой адъютант падает в снег, сраженный пулями питеров.

– Он погиб, выполняя свой долг, – сказал я. – Моя совесть чиста.

– Твоя совесть чиста… – кивнула Вика.

Я едва успел уклониться от устремленного мне в лицо лезвия, перехватил Викину руку, заломил, забрал нож.

– Сволочь, – Вика заревела.

Из подсобки выбежал Рустам, держа дымящуюся кастрюлю.

– Что ты делать, конунг?

– Ничего, просто у девушки истерика.

Я хотел помочь Вике подняться, но она оттолкнула меня.

– Ладно, пойду. Спасибо, Рустам.

Вика рыдала, сидя на полу у стойки.

– А как же еда?

– В другой раз, Рустам. Или вот ей предложи, когда успокоится.

Я поднял воротник куртки и шагнул к выходу.

Вика разозлила меня. Не потому, что хотела убить: на эту попытку она имела право. Право, данное ее любовью к Белке.

И все-таки – сука! Я вспомнил, как она пришла ко мне той ночью, как смеялась, когда я сказал ей, что у меня есть женщина, которую люблю. Делала вид, что не понимает, о чем речь. Ложь, сплошная ложь. Мы, огрызки человечества, словно договорились лгать, скрывать свои истинные чувства. Я вспомнил себя, Русские Джунгли, каких усилий мне стоило признаться Марине в том, что я – человек. Ведь быть человеком – это слабость, а слабому не удержать Теплую Птицу. Вот только живет ли Теплая Птица в грудных клетках «сильных»?

Вика любила Белку. Я люблю Марину.

Серебристая Рыбка.

6. В темноте

– Андрей!

Кто-то зовет, и я просыпаюсь.

Тишина.

– Андрей!

Марина, ты?

Она входит, садится на кровать. Волосы распущены, лицо осунулось, но в глазах – радость.

– Андрюша.

Мягкая рука треплет мой чуб. Я ловлю ее, прижимаюсь щекой.

– Марина, ты пришла.

Она улыбается.

– Да, Андрюша. Но не одна.

– Не одна?

Марина кладет мою руку себе на живот.

– Он – там.

Я смотрю на нее, ничего не понимая.

Марина смеется.

– Это чудо, Андрей. Он – там, наш малыш. Я точно знаю. Он там, – единственный ребенок в Русских Джунглях.

Ребенок… Я видел детей во сне, никогда – наяву. Ребенок… Он такой маленький, такой беспомощный. Ему нужна защита, нужна любовь. Он мой. Мой и Марины. И – Русских Джунглей.

– Андрей…

Марина обнимает меня, проводит прохладной ладонью по щеке. Исчезает.

Тишина.

На площадке перед административным зданием толпятся стрелки. Разговоры, смешки, ругань. На эшафоте – черный крест. На одной стороне креста – тело женщины. Ветер треплет обрывки одежды.

Христо стоит на высокой шаткой скамейке, на шее – петля; слабые ноги заметно дрожат. Он смотрит прямо на меня. Неуютно… Стыдно…

– Кончайте уже с ним! – орет кто-то.

Христо негромко – я уверен, что кроме меня, его никто не слышит:

– Будущее не зависит от тебя.

Скамейка опрокидывается, Христо устремляется к земле, но веревка останавливает его, подкидывает немного вверх. Он подергивается под улюлюканье толпы. Замирает.

Темнота. Тишина.

– Ахмат!

Открываю глаза, вижу склоненного надо мной отца Никодима.

– Пора. Лорд-мэр ждет.

7. Видят ли овощи сны

До административного комплекса мы дошли молча. Отец Никодим теребил бороду. Автоматчики посторонились, пропуская нас в длинный коридор, пахнущий пылью и крысиным пометом. Подошвы глухо стучали по доскам.

Коридор закончился широкой лестницей. Отец Никодим стал подниматься по ней, я – следом, догадавшись, что мы из одноэтажной пристройки перешли в пятиэтажную башню.

На первом этаже – площадка со стеклянными дверями, перед которыми дежурил автоматчик. Отца Никодима он словно не заметил, а на меня бросил завистливый взгляд. За дверями виднелись витражи из цветного стекла, бросающие повсюду разноцветные блики. Под витражами – бесконечные ряды деревянных многоярусных нар, на которых – люди. Сотни, а может, тысячи, людей.

То же самое на втором, и на третьем, и на четвертом этажах.

– Теплица номер четыре, – отец Никодим кивнул на стеклянную дверь.

Автоматчик посторонился, дав мне возможность рассмотреть теплицу номер четыре. Люди, лежащие на нарах, неподвижны, кожа бледна, веки сомкнуты. Многие – в неестественных позах.

– Все эти люди, – проговорил я, подавляя тошноту, – они мертвы?

– Они спят, – сказал отец Никодим, – так же, как спал ты, я, вот он, – кивнул на автоматчика. – Лорд-мэр приказал собрать их со всей резервации. Время от времени они просыпаются и пополняют Армию.

– Так долго?

– Что – долго?

– Так долго спят?

– Сон протекает у всех по-разному. Кто-то, как ты или я, очнулся почти сразу, эти вот заспались…

Автоматчик негромко хохотнул.

– Стрелок, – обратился к нему отец Никодим. – Дозволь нам с конунгом осмотреть теплицу.

– Но, ваш крест…

– Туда – назад. Видишь, Ахмат хочет знать, как все устроено.

Глава ОСОБи взглянул на меня.

Автоматчик с явной неохотой пропустил нас за стеклянную дверь.

Едва различимый запах тления витал в воздухе. Значит, не все в теплице – спят…

Отец Никодим повел носом и недовольно обратился к подошедшему работнику в робе, похожему на крысу, вставшую на задние лапы.

– Плохо работаешь, Епифанцев.

Глазки Епифанцева суетливо забегали.