Теплая птица

-Вещь, - слегка заикаясь, проговорил Николай, кивнув на опустевшую бутылку. – Где достал, конунг?

-Украл, - я засмеялся.

Размахнулся и метнул бутылку, метя в приоткрытое окно. Ударившись о стену, бутылка разбилась, забрызгав пол мелкими зелеными осколками.

-П-подберу, к-конунг, - Николай потянулся к тряпке, но я успел перехватить его руку.

-Оставь, Коля. И называй меня Ахматом.

-Хорошо, Ахмат.

-Так-то лучше. Ну, рассказывай.

-Что рассказывать, конунг … э, Ахмат?

- Как тебе у меня? … Хотя нет, п-погоди. Давай, что ли, песню…

  Николай неловко улыбнулся.

-Что, не знаешь песен?

-Не знаю, конунг.

-А эту… Что-то бье –о-тся живое и в ка-амне…

-Не знаю.

 Николай смутился так, словно петь песни должен каждый стрелок.

 -Ну лады, слушай…

                   Что-то бьется живое и в камне,

                   Перестаньте его дробить!

                   Может быть, это чье-то сердце,

                   И оно умеет любить.

                   Может быть, непорочная дева,

                   Здесь, рыдая, упала в жнивье,

                   От предательства окаменело,

                   Но не умерло сердце ее.

 Я с сожалением перевернул кружку вверх дном, несколько прозрачных капель упали на стол. Что за дела? С каких пор зеленка стала прозрачной? Подняв голову, я понял, что это вовсе не зеленка. По впалым, сероватым щекам Николая бежали слезы, задерживаясь в складках кожи, срываясь с подбородка.

-Ты чего, Николай?

 Он пробормотал что-то. Отвернулся.

-Николай?

-Это все твоя песня, конунг, - бесцветным голосом откликнулся истопник и тут его, как недавно в лесу, над телом Шрама, понесло.

Он говорил, задыхаясь, коверкая слова, говорил сбивчиво, стремясь скорее, как можно скорее вытеснить из груди ту муку, что терзала его. Я слушал, плохо соображая поначалу, о чем говорит этот тонкошеий стрелок. Медленно, но верно, через хмель и толстокожесть, - смысл его слов дошел до меня, заставив содрогнуться. В отряде, под самым моим носомМашенька пользовался Николаем, как женщиной.

Метель. В воздухе - удушливый запах горелого мяса; на месте костра - куча пепла, в центре которой время от времени возникают красноватые язычки.

             Поезд притих, из печных труб не сыплются искры, а поднимается ровными столбиками сизый дымок.

 -Что ты задумал, конунг? – голос Николая послышался из-за спины.

-Заткнись.

             Этот сопляк уже, похоже, наложил в штаны. Если бы не зеленка, я, возможно, так и не узнал бы о происходящем в моем отряде. Мне захотелось повернуться и разбить Николаю нос, но я лишь ускорил шаг.

            Продвагон темен и тих, как преисподняя. Я стукнул по дощатой двери кулаком.

 -Кто? – голос Машеньки сонный и злой.

 Не отвечая, я постучал снова.

-Я сейчас тебе по башке постучу.

            Начальник продвагона появился в дверном проеме, тускло освещенный огнем печки. Я ударил по заспанной роже кулаком, вложив в удар всю силу, на которую способен. Машенька спиной упал в вагон, что-то загремело, должно быть, опрокинулись коробки с пайками. Я вошел, пропустил Николая, закрыл дверь.

            -Конунг? - прохрипел Машенька, держась за разбитый рот. Между пальцами показались темные струйки. Он осоловело таращился, еще не понимая, что происходит.

Мало-помалу его взгляд очистился, изумление сменила звериная настороженность.

-Ты ох.ел, конунг?

-Мразь.

 Ярость прорвала плотину. Не видя ничего вокруг,  я сшиб Машеньку с ног и принялся избивать, не давая отчета, куда именно попадают носы кованых ботинок.

 -Конунг, прекрати, – крик Николая донесся до меня из-за границы моей ярости.

            Машенька лежал на полу лицом в потолок, в окружении коробок с пайками, рот его пузырился красным. На черепе кожа рассечена, показалась кость, спутанные черные волосы запеклись кровью.

            -Возьми, - я достал из-за пояса и протянул Николаю нож.

            Он отшатнулся.

-Чего же ты, Николай? Прикончи его, ведь он мучил тебя.

-Спрячь нож, конунг, - пробормотал Николай.

-Уверен?

-Спрячь.

 Я сунул нож за пояс.

-Тогда пойдем отсюда.

            Однако прежде чем мы покинули вагон, Николай задержался над своим мучителем, плюнул ему в лицо.

-Сволочь, - процедил сквозь зубы.

                                                                3

                                                          КАСТРАТ

            До Твери остался один перегон, и я приказал Олегычу слишком не усердствовать: питеры могли взорвать мост, либо раскурочить железнодорожное полотно.

            Стрелки, уже предупрежденные, что в Твери нас ждет отнюдь не зачистка, сидели по вагонам нахохленные, злые, полные  нехороших предчувствий. Мои слова о том, что у каждого есть возможность стать героем, первым москвитом, схлестнувшимся с питерами, не возымели действия. Самир буркнул в моем присутствии: «Конунгу известен рецепт нашей смерти». Я предпочел сделать вид, что ничего не услышал.