Теплая птица

 Марина снова меня не послушалась. Она подскочила к вертолету и, едва глянув на пилота,  заорала:

            -Выметайся.

 Толстяк стал выкарабкиваться из машины, разбрасывая во все стороны концентрат. Он был одет в чудные штаны из какой-то мягкой материи -  спереди  расплылось темное пятно.

-Скорее, ты! - от нетерпения у Марины сорвался голос.

 Толстяк все-таки покинул вертолет, уставился на меня расширенными глазами. Нижняя челюсть дрожит, к высунувшемуся кончику языка прилипли кусочки концентрата.

-Лечь, – приказал я: толстяк тут же опустился на смоляное покрытие крыши, бормоча:

-Не стреляй, не надо.

Марина юркнула на освободившееся место пилота. Что она задумала?

            Над головой застрекотало. Я отпрыгнул в сторону, укрывшись за широким боком вертолета и лишь после этого поднял голову: другой вертолет, с синим брюхом, завис над нами. Автоматная очередь  - как клацанье хищных зубов. На спине  толстяка появилась линия из красных точек, почти сразу ставших расплывшимся пятном. Банка с концентратом покатилась по крыше.

            Пули звякнули по металлу, одна из них задела рюкзак у меня на спине. Тело толстяка вздрагивало, точно оживая.

-Андрей, залезай.

 Это ж надо – я совсем забыл про Марину, пожалуй, впервые со дня Последнего Поезда.

            -Что уставился? Скорее.

Я выпустил длинную очередь и, кувыркнувшись по крыше, влез внутрь машины.

-Что ты задумала?

-Тихо!

-Ты умеешь?

            Она не ответила, отыскивая что-то на приборной панели. Наконец, надавив на какие-то кнопки, и дернув за обмотанный изолентой рычаг, Марина  повернулась ко мне. Сказала:

            -Держись.

            Мне понравилось, как она это сказала.

            Над головой загудело. Ожили лопасти - машина задрожала, передав свою дрожь мне. Неужели полетим?

 Крыша осталась внизу. Я, не отрываясь, смотрел в выпуклое, как глаз твари, окно. Площадь с памятником Ленину. Прямо под памятником – гора трупов. Стрелки суетятся, стреляют в воздух.

Я и не заметил, как рассвело, – всего за какие–то десять-пятнадцать минут. Нас спасла темнота, выходит, цена Теплой Птицы и есть эти самые десять-пятнадцать минут.

             Занесенные снегом полуразрушенные дома, заводы, домишки и заводики Калуги сливались внизу в чистый лист.

Я  ухватился за поручень. Страшно… и весело.

            Вертолет с синим брюхом заходил то с одной стороны, то с другой, то зависал сверху. Высунувшийся из кабины стрелок жарил из автомата.

 Марина, вцепившись в рычаг управления, смотрела перед собой. Когда начиналась пальба, ругалась сквозь зубы.

            Было заметно, что ей нелегко управлять этой махиной. От напряжения на шее вздулась синяя жилка. Я по мере сил старался утихомирить стрелка.

            Когда синебрюхий вертолет зашел сбоку и стрелок оказался, как на ладони, мой автомат чихнул и замер. Пока я – зубами, до боли, - развязывал рюкзак, менял обойму  (патронов в нем осталось с гулькин нос), в выпуклом окне показался лес и – сердце мое радостно забилось – разрезающая его светлой нитью железная дорога. Вдруг оторвемся?

            Преследователи подбирались все ближе. Стрелок палил без передышки, пытаясь попасть в Марину.

Пилот, должно быть, такой же толстяк в желтой фуражке, как оставшийся на крыше Калужской городской администрации, качнул машину в нашу сторону; два вертолета едва не столкнулись. Стрелок заорал на него, и преследователи исчезли в беременных снегом облаках.

            -Отстали, -  выдохнул я.

Рано радовался. Синебрюхая вертушка появилась из облаков, блестя винтом на солнце. Я отчетливо увидел стрелка – кажется, даже разглядел черные волоски в горбатом носу.

-Подымай,- крикнул стрелок, разбазарив обойму. 

Я выстрелил, надеясь, что попаду в затемненное пространство внутри вертушки, - туда, где, по моим прикидкам, должен находиться пилот. Находился он там и по прикидкам судьбы. Короткий крик известил, что я не промахнулся.

            -Молодец! - крикнула Марина.

 Я высунулся наружу. Холодный ветер схватил за горло. Вертолет стрелков будто висел над железнодорожной насыпью. Лопасти, главная и хвостовая, вращались с не уменьшающейся скоростью. Но вот он опустил нос, словно козленок, желающий бодаться, резко ушел в сторону и рухнул в стороне от полотна дороги, где вырос багрово-желтый столб, мгновенно затянутый черным дымом.

Все-таки оторвались!

            Я вспомнил снующих по площади стрелков. Что, суки, съели? Скорее всего, мы единственные, кто выжил во время калужской зачистки.

Почему-то вспомнилась и старуха, как беспомощно она пила воду из рук Марины. Вовремя оставила землю: по рассказам, стрелки зачастую пытают и истязают своих жертв...

Я посмотрел на спину Марины.

 «Бабу живьем берите. Позабавимся!».

Так кричал командир стрелков. Едва ли Марина представляет, от чего нам удалось оторваться.

  Над люком - красная лампочка, высвечивающая буквы: «Выход». Куда отсюда можно выйти? Разве только на облако…

  По полу рассыпан концентрат, валяется окурок самокрутки.

 А это что?

 Я поднял обложку от книги. «Библия» - истертые золотистые буквы. Что-то знакомое в этом странном названии. Кажется, это как-то связано с Галей, с утром на светлой террасе…

            Задумавшись, я подобрал с пола окурок, развернул тонкую обгорелую бумагу. Буквы хлынули мне в глаза.