Теплица

Генерал Йорк заключил договор в Тауроггене. Король оправдал его. Генерал Шарнхорст набирал рекрутов. Генерал Гнейзенау осуществлял реформы. Генерал Сект сообразил, что свет идет с Востока. Генерал де Голль требовал уделить внимание танкам, его не слушали; но он был прав. Генерал Шпейдель ездил к другим генералам, своим союзникам. Генерал Паулюс все еще оставался в России. Генерал Йодль лежал в могиле. Генерал Эйзенхауэр был президентом. Кто был самым главным информатором «Красной капеллы»? Фрост-Форестье любил вспоминать о своей деятельности в штабе главного командования сухопутных войск. Он любил солдатские словечки. Однажды он сказал Кетенхейве: «Я чувствую это по моче». А что он чувствовал по моче? Что они сумеют договориться?

Утро пробивалось сквозь штору. Кетенхейве слегка откинул одеяло. Его обдуло сквозняком. Фрейд или недомогание культуры. В берлинском кафе спорили о школах психоанализа. Тульпе был коммунистом. Кетенхейве — буржуа. В то время буржуа и коммунисты еще разговаривали друг с другом. Это хорошо. Бессмысленно. Напрасно. Пораженные слепотой? Пораженные слепотой.

Человека, который ввел Кетенхейве в Дом профсоюзов, звали Эрих. Эрих хотел пригласить его куда-нибудь, и Кетенхейве пришлось принять это приглашение, хотя он и не был голоден. Маленький изможденный человечек с большими усами, которые были слишком велики для его осунувшегося лица, чтобы внушать уважение, принес им подгорелые картофельные оладьи и лимонад с привкусом искусственного пудинга. Кетенхейве, съев оладьи и выпив лимонада, почувствовал себя революционером. Он был тогда молод. В маленьком, затхлом, бездушном городке Дом профсоюзов считался мятежной крепостью. Но до бунта, о котором мечтали мальчишки, дело так и не дошло, никогда, никогда, никогда; оставались неизменными лишь подгорелые картофельные оладьи бедняков да шипящий лимонад на синтетических эссенциях, бледно-розовый напиток эволюции, который бурлил, когда открывали бутылку, и вызывал отрыжку, когда его выпивали.

Эрих погиб. В маленьком городке его именем назвали впоследствии улицу, но люди, как всегда тупые, бездушные и забывчивые, продолжали называть ее «Коротким рядом». Кетенхейве не переставал спрашивать себя, действительно ли Эрих погиб за свои убеждения, ведь, кажется, он тогда уже утратил веру своей юности. А может, Эрих в минуту смерти снова открыто заявил о прежних надеждах лишь потому, что жители маленьких городков потеряли в те дни человеческий облик. Кулак беззакония настиг Эриха на Рыночной площади, но истинной причиной его смерти было отвращение ко всему, что творилось вокруг.

Кетенхейве поднял крышку умывальника, в таз налилась вода, он смог умыться, умыть руки, как Понтий Пилат, еще и еще раз; ведь, конечно, он был не виновен, совсем не виновен в том, что творилось в мире, но именно потому, что он был не виновен, перед ним вставал извечный вопрос, что есть невиновность и что есть истина, о древний наместник Августа! Кетенхейве взглянул на себя в зеркало.

Без очков глаза его смотрели добродушно; коллега по «Народной газете» в тот вечер, когда Кетенхейве в последний раз с ним виделся, назвал его «добродушным болваном». Это было двадцать лет назад, в тот день представитель новой власти водворился в редакции. Сотрудники-евреи тут же вылетели с работы, умные люди, опытные авторы передовиц, великолепные стилисты, они ошиблись во всех своих прогнозах, ошиблись во всем, что делали, наивные телята в загонах скотобойни; остальные получили шанс доказать свою благонадежность; Кетенхейве отказался доказывать свою благонадежность, получив жалованье, он уехал в Париж. Уехал по доброй воле, и никто не чинил ему препятствий. В Париже его удивленно спросили: «Что вам, собственно, здесь надо?» Кетенхейве смог бы ответить на этот вопрос только тогда, когда немецкие солдаты прошли маршем по Елисейским полям. Но тогда он был уже на пути в Канаду; вместе со всеми интернированными — с немецкими евреями, немецкими антифашистами, немецкими национал-социалистами, молодыми немецкими летчиками, немецкими моряками и немецкими торговыми служащими — плыл он в чреве парохода из Англии в Канаду. Командир корабля был человек справедливый: он ненавидел их всех в равной мере. А Кетенхейве спрашивал себя: «Что мне здесь надо, что я здесь делаю? Лишь бы не стать соучастником, лишь бы умыть руки. Разве это достаточно?»