Теплица

Кетенхейве заказал лососину, свежего лосося из Рейна, но тут же пожалел об этом; он мысленно представил себе, как сорвутся с места официанты, эти облаченные в торжественные фраки администраторы смерти, нелепые в своем чрезмерном рвении, словно бестолковые дети, нелепые в своем чрезмерном достоинстве, словно бестолковые старики, они заторопятся к берегу, спотыкаясь о коряги и камни, опустят в воду сачок, помашут сидящему на террасе Кетенхейве, кивнут ему и; вообразив, что получили его согласие, поймают рыбу, вздернут ее повыше, красивого золотистого лосося в блестящей кольчуге, а он, переливаясь золотом и серебром, будет биться в сетях, вырванный лемурами из своей могучей стихии, из доброго мира журчащих, рассказывающих сказки струй — о, как ужасно утонуть в солнечном свете и воздухе, о, как жестоко блестит на солнце нож! Ему принесли в жертву лосося. Кетенхейве — бог, которому приносят в жертву кротких рыб. Но ведь он же, как всегда, не хотел этого. Искушение! Искушение! Что делает отшельник? Он убивает акрид. Рыба уже мертва. Вино посредственное. Его превосходительство Кетенхейве ест свой дипломатический обед с умеренным аппетитом.

Он вел дипломатические разговоры. Кто был у него в гостях? Господин Гитлер, фюрер, господин Стендаль, консул. Кто подавал? Господин Чемберлен, достопочтенный.

Гитлер: Климат здесь мягкий. Рейнский ландшафт — исторический, а терраса вызывает волнение. Еще девятнадцать лет назад…

Стендаль: Восхищаюсь и почитаю! О, как вы были молоды, когда с этой террасы отправились в Висзее, чтобы прикончить своих друзей! Как трогает меня судьба этих юношей. Как волнуют меня романы, созданные под вашей эгидой. Будучи советником интендантства, я последовал бы за вашим ополчением. Повидал бы снова Милан, Варшаву и Березину, «Людей, коней и колесницы господь сразил своей десницей», Вы цитировали этот псалом после победы над Польшей. Вы выступали в рейхстаге. Вы жаловали своих полководцев маршальскими жезлами и поместьями в Западной Пруссии. Кое-кого вы приказали повесить. Другие послушно застрелились сами. Одному вы послали яд. А где все ваши сияющие от восторга юноши, ваши герои воздуха, герои моря, герои танков и ваши мальчики в Берлине, господин Гитлер? Что поделывают ваши писатели, господин Кетенхейве? Они переводят Бодлера. Как прекрасно, как смело! А что же Нарвик, Киренаика, Атлантический океан, Волга, все места казней, лагеря военнопленных на Кавказе и лагеря военнопленных в штате Айова? Кто напишет об этом? Меня интересует правда, только правда…

Кетенхейве: Здесь вообще нет никакой правды. Только клубок лжи.

Стендаль: Вы бессильный гностик, господин депутат.

И вот уже в воздухе над Рейном сгустился и заплясал клубок лжи, показывая свое грязное нейлоновое белье.

Гитлер: В застольных беседах я годами боролся за создание историко-германского института объединенных иллюстрированных журналов, за очищение немецкой культуры, во-первых, от еврейских, во-вторых, от христианских, в-третьих, от морально-сентиментальных и, в-четвертых, от космополитско-интернациональных, пацифистско-кровожадных влияний, могу вас теперь заверить, что моя победа была глобальной.

Над Рейном кружатся шесть земных шаров. Они украшены флагами и вооружены. Рычат репродукторы: «Выше знамена!»

У Чемберлена трясутся руки. Он проливает на скатерть растопленное масло и говорит: «Peace in our time»[12].

Из воды поднимается труп Чехословакии и смердит. В чреве этого трупа томится и беспокойно мечется Провидение. Три громкоговорителя сражаются между собой. Один кричит: «Планомерно!» Другой ревет: «План, план!» Третий исполняет партию хора из «Трехгрошовой оперы»: «Да, наметь лишь план». Громкоговоритель номер один и громкоговоритель номер два яростно набрасываются на громкоговоритель номер три и избивают его.

Сенатор Маккарти посылает два детектора лжи, чтобы расследовать это происшествие.

Первый детектор лжи обращается к Гитлеру: «Господин Гитлер, вы когда-нибудь принадлежали к коммунистической партии?»

Гитлер: Уже тогда, когда я был еще никому не известным ефрейтором, я решил стать политиком и покончить с большевистскими недочеловеками, которые, можете мне поверить, никогда больше не поднимут головы…

Стрелка детектора лжи ласково виляет.

Но Гитлер, поглядев на нее, замолкает, а потом в бешенстве орет: «Покажите-ка мне свое свидетельство об арийском происхождении!»

Первый детектор лжи весьма смущен. В нем перегорает предохранитель, и он растерянно удаляется.

Второй детектор лжи обращается к Кетенхейве: «Вы были членом коммунистической партии?»

Кетенхейве: Нет, никогда.

Второй детектор лжи: «Брали ли вы девятого августа тысяча девятьсот двадцать восьмого года в Берлинской государственной библиотеке „Капитал“ Карла Маркса и говорили ли вы в тот вечер своей тогдашней приятельнице Соне Бузен, чтобы она не снимала рубашку, так как изучать „Капитал“ важнее?