Теплоход "Иосиф Бродский"

Новоорлеанские джазмены поскидывали одежку, отступили в лесную чащу и слились с бархатной чернотой ночи. Только мерцали среди стволов их глазища, перемещались взад и вперед, словно ночные, залетевшие в лес шаровые молнии. Посол Киршбоу, привлеченный необычным явлением, двинулся на эти огни, заманивающие пытливого американца все глубже в лесную чащу. Ему казалось, что афроамериканцы должны были превратиться в черных пантер, и ему хотелось оказаться среди гибких звериных тел, хлещущих кошачьих хвостов. Наблюдавший за послом неугомонный Шмульрихтер, продолжавший и здесь, на природе, снимать свой эротический фильм, увидел, как множество глаз приблизилось к послу. Глаза округлились, заблестели зловеще-золотым и зеленым. Послышалось уханье филина, совиный вопль, хлопанье многих крыльев. Это джазмены, обманув ожидание посла, превратились не в пантер, а в ночных сов. Вонзили в дипломата отточенные когти и разом, всей стаей, вознесли к вершинам елей. В свете призрачной луны посол беспомощно повис в когтях у громадных сов. Когти разжались, посол камнем полетел к земле. Удар смягчили еловые ветки.

Лес и ночные луга, речные отмели и прибрежные заросли полнились шелестами, странными звуками, мелькающими тенями. То резвились в танце усы Михалкова, лысинка Жванецкого и шляпа Боярского, распугивая зеленых светляков и ночных перламутровых бабочек. Хороводом возносились к луне, вытягивались в вереницу. К ним присоединились одесские музыканты, верхом на смычках, известный бард — исполнитель «Москвы златоглавой», оседлав электрогитару, продюсеры и телеведущие известных программ. Летучая стая, подобно призракам, кружилась над рекой, падала к самой воде и снова взмывала ввысь.

Луиза Кипчак осталась в одних бриллиантовых подвесках, которые повсюду сверкали на ней, как ночная роса. Увлекала голого Франца Малютку в чащу леса, приговаривая: «Ну пойдем же скорее, заляжем в нашу берлогу!» Франц Малютка держал под мышкой мокрую скомканную шкуру медведя, едва поспевая за подругой. Они отыскали перевернутую ель, под которой была глубокая рытвина, поросшая мхом и лишайником. «Вот она, наша родовая берлога!» — ликовала Луиза Кипчак. Франц Малютка встряхнул шкуру, напялил на плечи мокрую от крови шубу, вставил руки в пустоты медвежьих лап, нахлобучил на голову полую медвежью башку. «Ну иди же, иди же ко мне, мой косолапый друг!» — взывала Луиза. Малютка, ополоумев от страсти, взревел и сгреб ее.

Есаул сторонился криков и неистовых забав. Не подходил к костру, где шипели на сковородках сердце и печень, вращалась на вертеле смуглая бугристая туша, роняя на угли пламенеющий жир. Брел вдоль берега прочь от толпы, и прожитый день казался ему громадной ступенчатой башней, на которую взбирался, надеясь достичь вершины, но достиг лишь великой усталости.

На реке, окруженный золотым ожерельем, застыл корабль. Легкие волны приносили отражение к его ногам, и казалось, кто-то невидимый пускает по воде золотые тарелки и блюда, и они, не достигая берега, тонут на дне.

Он разделся, чувствуя, как ночная прохлада охватила нагое тело и влажный песок холодит босые ступни. Луна высоко и туманно голубела в пустых небесах. Осторожно вошел в воду. Река холодными ладонями касалась его колен, живота, груди. Вздохнул глубоко и поплыл, чувствуя, как безмолвный поток подхватил его и понес. И чем дальше он удалялся от берега, тем ровнее стучало его сердце, безымянней становились мысли, и недавняя печаль и уныние оставались на берегу. Он плыл к середине реки. Перевернулся на спину, отдавая себя течению, и вода, отражая луну, блестела у него на груди. Этот безмолвный свет, омывавший тело, легкое журчанье потока, слабые колыханья реки повергли его в тихое созерцание, в котором начинала исчезать его личность, и он становился частью огромного безымянного мира, где существовал наравне с луной, Волгой, бесшумной ночной птицей, млечной каплей, вспыхнувшей и погасшей у него на груди. Ему хотелось раствориться в прекрасной природе, утратить свое «я», а вместе с ним — свои страхи, заботы, ненависть, стать таким же равнодушным и молчаливым, как ночное светило, плеснувшая рыба, упавшая в реку душистая ветка. Не хотелось возвращаться на берег, где подстерегали опасности, караулили враги, плелся жестокий заговор, суливший унижение и смерть. И, тоскуя, не в силах преодолеть последнюю грань, отделявшую его личность от божественных сил, он стал молиться. Закрыв глаза, звал к себе Ангела. Чтоб явился здесь, на реке, в пылающем зареве, в золотом облачении, в белоснежных пернатых крыльях. Взял его на небо. Освободил от рокового заклятья. Снял обет, данный когда-то, в минуту тоски и муки.

Его зов был немым. Сквозь сжатые веки он чувствовал приближение Ангела, прибывание света и блеска. Уже просачивались в зрачки золотые мерцанья, протягивались тончайшие золоченые нити. Раскрыл глаза, ожидая увидеть диво, стоящее на воде, облаченное в белизну и злато. Но увидел корабль на золотом отражении. Река развернула его. Не было Ангела, а был теплоход «Иосиф Бродский», ждущий его возвращения.