Теплоход "Иосиф Бродский"

Его «лобный глаз» был зорок и прозорлив. Он тщательно следил за тем, чтобы служители в восточных чувяках и шелковых тюрбанах в легкий табак кальяна не добавляли наркотическую смесь. Разум оставался светел. Хотя дым, витавший под сводами курильни, насыщенный «экстази», героиновой смолкой, гарью конопляных семян, слегка возбуждал. Но это сообщало его «сокровенному оку» дополнительную прозорливость. Казалось, закрывавшая глазницу костяная пластина исчезла и вместо нее был вставлен окуляр голубоватой просветленной оптики. Сквозь эту магическую оптику он видел Афганистан, картины и зрелища «афганского похода».

Штаб 40-й армии — янтарный дворец на горе, окруженный цветущими яблонями, с серпантином, изящным порталом, где на третьем этаже, в золоченой стойке резного бара, сохранилось пулевое отверстие, — место, где был застрелен Амин. Клубящийся черный вар кабульской толпы, нескончаемо бредущей по Май-ванду, — кожаный мешок водоиоши, голубое лезвие брадобрея, медные весы духанщика, горы изюма, урюка и черного чая, лазуриты и яшмы в ювелирной лавке, черно-красные ковры, брошенные на проезжую часть, фиолетовый недобрый глаз под чалмой, таинственная прелесть укрытого в паранджу молодого женского тела, и над всем — зеленый, изразцовый, как огромный стебель хвоща, минарет мечети Пули Хишти. Ущелье Саланг, охваченное кручами, с крохотными, как гнезда ласточек, кишлаками, мимо которых катят «наливники», трейлеры, разукрашенные грузовики, — «барбухайки», платформы с танками, и внезапно ущелье окутывает дым перестрелки, электросваркой мерцают на горе пулеметы, горит с двух концов колонна, и водитель, словно пылающий факел, выпадает из кабины под кручу. Ущелье Панджшер в районе Киджо-ля, седая поднебесная осыпь с глубокими, у самой вершины пещерами, где грохочут ДШК душманов, танки выкуривают их из укрытий, бьют, задрав пушки, прямой наводкой, возвращаются пополнить боезапас, утыканные, как ежи, вонзившимися в броню стальными сердечниками. Сладкий дым очага, глинобитный, телесно-золотистый дувал, пыльные овцы на солнце, в белоснежных балахонах — краснолицые чернобородые крестьяне с кетменями на плечах, женщины в безликих накидках, как дивные цветы, — голубая, зеленая, желтая — плывут вдоль горячей стены. Грохот вертолетов, скребущих рыжее небо Герата, пыльные розы под гусеницами БМП, осторожная колонна втягивается в мятежный район Девачу, и тупой железный удар, от которого ноют кости, — подорвалась головная машина, вялый дым, отскочивший каток. Кандагар, похожий на лоскутное цветное одеяло, — голошение рынков, заунывные молитвы мечетей, моторикши, похожие на резные табакерки, трофейные английские пушки на «Черной площади», застава ГСМ с металлическими, пробитыми пулями баками, и ночью над пепельной безмолвной равниной с остатками виноградников и разбитыми вдребезги кишлаками мертвенно плывут осветительные бомбы, как оранжевые дыни, рождая в душах тоску и предчувствие смерти. Лашкаргах с развалинами крепости и аркой, построенной Александром Македонским, от которой открывается унылая бесконечная степь, предвестье пустыни, и солдаты в панамах развели под аркой костер, жарят подорвавшегося на мине барана. Пустыня Регистан, красная как Марс, катит барханы до Пакистанской границы, вертолет, завидев черточку каравана, снижается, делает очередь из курсового пулемета, и спецназ бежит по песку к тощим пыльным верблюдам, обыскивает переметные сумки, и погонщик-белудж, черный как смола, что-то испуганно и невнятно бормочет.

Эти зрелища тянулись вдоль дороги, которая была его жизнью. Он созерцал их со щемящей любовью и болью, благодарный стране, которая казалась приснившимся сном, одарила во сне небывалым откровением.

— Василий, расскажи нам, как ты дошел до жизни такой? — повторил свой вопрос Президент Парфирий с незлой насмешкой, подбадривая Есаула.

Есаул лежал на мягкой подушке, на которой серебряной нитью была вышита цапля. Его окружали грезящие опьяненные люди, говорившие, как сомнамбулы. Он и сам был опьянен своей прожитой жизнью, которую ему кто-то поднес, как жертвенный сосуд с таинственным напитком. От этого напитка вдруг расширялись счастливо глаза, и он созерцал бесконечную лазурь, но потом наступала мгла, полная теней и иллюзий, и сердце охватывал страх.