Теплые штаны для вашей мами

Картинки по теме:

Помню наш двор – кто там только не жил! У меня до сих пор перед глазами дядя Садык – как он выносит во двор две касы свежего плова в обеих руках (узбеки всегда угощают ближайших соседей, это традиция) – а тут я – маленькая, тощая, кручусь у него под ногами. И он говорит мне:

– Динкя-хон, ти такой худо-блэдный! Ти болше кушяй, морда красывый будет, как сковородкя!

А уполномоченной по лестничной клетке была тетя Паша. Одевалась она всегда так: мужская майка и поверх – кожаный фартук. В юности, в Одессе, на Привозе она работала мальчиком-греком, чистильщиком обуви. В зрелом возрасте до войны контролировала всю контрабанду в Одессе. К ней прибегали и докладывали: «Паша, к шестому причалу подошел «Адмирал Нельсон». Капитан спрашивает – разгружать?»

Ну, потом война, эвакуация в Ташкент. Ее муж дядя Миша сразу после фронта угодил в лагерь, скрученный был, как стручок перца… битый-перебитый следовательскими сапогами… Между прочим, токарь высокой квалификации. Он имел один страшный порок: не доносил получку до дома. Страсть была такая: он ездил на такси. Ввалится на переднее сиденье и на вопрос водителя – куда везти? – кричит:

– Вези куда хочешь, я везде нарасхват!

У них внук был, Вася. Внешне – некрасовский мальчик: белобрысый, голубоглазый, в русского отца. Но неистребимый акцент унаследовал от бабки с дедом. Так и кричал бабке:

– Если мне не купят попугая с носом как у тети Сони, я не буду кушять! И дышять свежим воздухом не пойду! Задохнусь вот тут насмерть, в твоей душьной комнате! Или пойду в сад кушять ихние макароны – ты этого хочешь?

Позже Васю пристроили в специальную английскую школу. С улицы детей туда не брали, надо было проходить комиссию, которая проверяла «общий культурный уровень семьи». Для этого детей обескураживали странными вопросами.

Например, Васю спросили:

– Как ты думаешь, Вася, зачем нужны музеи?

Он усмехнулся и сказал:

– Нет, ви гляньте на них! А Тутанхомона вам – шьто, на улице показывать?

В ташкентском театре драмы и комедии имени Горького были два таких персонажа, словно Пат и Паташон: рабочий сцены, молчаливый и тощий узбек Джура, и маленький, толстенький завхоз Лифшиц. Мне приходилось бывать там на репетициях, и помню сценку в фойе: Джура выносит на плече свернутый в рулон ковер и мрачно спрашивает Лифшица:

– Липчиц! Кавор бит? – То есть выбивать ли ковер.

А Лифшиц ему проникновенно так:

– Джюра, ви работаете в русском теятре! Надо говорить мьягче: «ка-вье-ор»…