Нынешняя поездка по Америке выдалась напряженной и, в преддверии выборов, особенно нервной: моя персона весьма подозрительна американским службам безопасности. Израильский паспорт вкупе с моей внешностью интеллигентной арабки дают в американских аэропортах поразительный эффект. Мой багаж (бывалая и битая бесконечными дорогами сумка) перетряхивается до основания, выворачиваются пакеты с несвежей пижамой, досконально просматриваются все бутылочки с гомеопатическими каплями.
– Мэм, – строго спрашивает меня неохватных размеров мулат, – что это?
Прежде я отвечала: «драг», наблюдая вытаращенные глаза персонала. После того как друзья объяснили мне, что «драг» означает еще «наркотики», я стала говорить: «медисин». Персонал согласно кивает, аккуратно застегивает сумку. Верит на слово?
Вообще, именно в аэропортах, на процедуре проверки пассажиров, наглядно видишь столкновение того самого прекрасного американского «прайвиси» с необходимостью обыскать подозрительного субъекта. А поскольку чуть не каждое утро я летела из города А в город Б, то лично участвовала в этой процедуре. Как особо опасного пассажира, меня отсылали в отдельный отсек, где покорно я разоблачалась: кроссовки, дорожный жилет, шарфик и все, что можно отцепить, открепить и отодрать. Затем босая, с раскинутыми руками, в позе распятого Иисуса становилась на резиновый коврик, и тут начиналось поистине удивительное представление.
– Мэм, – вежливо и строго сообщала очередная чернокожая дама в форме, – сейчас я коснусь вашей правой груди.
– О`кей…
– Мэм, сейчас я коснусь вашей левой груди.
– Валяй, – вздыхаю я по-русски.
– Мэм, сейчас я ощупаю вашу спину…
Каждый раз при этом я вспоминала ребят в израильском аэропорту, их странную на первый взгляд манеру задавать идиотские вопросы, внимательно следя за реакцией пассажира:
– Скажите, ваша мама пела песни на идиш?
– Почему моя мама должна петь песни на идиш?! – вскипает дюжий русский мужик. Все в порядке, человек адекватно реагирует на вопрос. Конечно, и израильтяне, бывает, обыскивают багаж того или иного подозрительного пассажира, но случается это значительно реже. Словом, видно, что «боевая готовность номер один», в которой мы существуем ежедневно, для американцев – еще непривычная реальность.
Вообще, не только на экстремальных примерах сталкиваешься с кризисом здравого смысла, который высекает то самое столкновение морали демократического общества с естественными нуждами дела.
Моя американская подруга Наташа – химик, работающий над созданием противоракового препарата, – рассказывает о своих опытах. Крыса (специальная, генетически отобранная, «чистая линия») стоит дорого – 35 долларов. Когда Наташа получает их для опытов в лаборатории, она подписывает бумагу, где одним из пунктов стоит условие – умертвить крысу после опыта.
– Почему?! – удивляюсь я.
– Негуманно оставлять их в живых. «Зеленые» засудят.
Накануне нового опыта коллега, в ответ на сетования Наташи о дороговизне крыс, говорит:
– Тебе же не нужна для этого опыта «чистая линия», пойди в зоомагазин и купи там крыс по 2 доллара за штуку.
– Но ведь если я скажу, что мне они необходимы для опытов, мне их не продадут! – резонно замечает Наташа.
– А ты не говори.
– А если спросят?
– Ну, если спросят, – легко отвечает коллега, – скажи, что у тебя есть удав и тебе необходимо его кормить…
Этот ее рассказ я пересказала при встрече Игорю Губерману. Мы посмеялись невесело, обсуждая причудливый крен морали демократического общества, заметив, правда, что лучше уж такой крен, чем в противоположную сторону.
– Интересно, вот мы с тобой кто – крысы или удавы? – задумчиво спросила я.
– Мы – кассиры в их зоомагазинах, – секунды не промедлив, ответил Губерман.