Теплые вещи

Спешить было особенно некуда, да и желания побыстрее начать смывать потолки, понятное дело, не возникало. Поэтому я побрел по дворам пешком, заходя во все подворачивающиеся магазины. На задворках универсама лежали ощипанные капустные листья. Рядом торговали розовым узбекским виноградом «тайфи». Снег ровно лежал на горках и грибках детских площадок, белел мягкими шапочками на колышках штакетников и ветках кустов. Перед самым домом на Тайнинской я купил в продуктовом немного печенья «Мария» и синий высокий короб молока.

Однушка на седьмом этаже была пуста. В отличие от других квартир, которые меня посылали ремонтировать, она была довольно аккуратной. Хотелось даже разуться у порога. В спертом воздухе были смешаны запахи пыли, скудных обедов, сердечных капель и безвыходного сиротства. Из вещей на кухне остались табуретка, когда-то давным-давно выкрашенная белой эмалевой краской, рассохшийся стол да еще горшок с полумертвым алоэ, торчащий на подоконнике на фоне заснеженного двора. В комнате, обклеенной бледно-зелеными обоями, засаленными по углам и там, где раньше, должно быть, стоял диван, вещей не было вовсе, если не считать жестянки с пуговицами и нитками. Жестянка притулилась в углу рядом с батареей: похоже, вынося пожитки из дому, люди просто не заметили ее или заметили, но не взяли из какого-то суеверия.

Пуговицы все были разные, неновые и совсем непраздничные: черные, серые, желтовато-костяные, как на больничных халатах. Пара иголок была воткнута в лоскуток красной фланели, из одной торчала черная нитка.

Я поднял глаза к окну и увидел, как чист и светел новый снег.

Впервые мне захотелось как можно скорее приступить к работе, чтобы избавиться от тяжести сострадания к неизвестной мне отлетевшей душе.

10

Вечером Коля пришел грешный и веселый, и сразу начал рассказывать, как к Людику в комнату зашли какие-то красавицы-стоматологини, как одна из них строила Коле глазки («Хорошо, что не зубки» – подумал я), и одной из них он оставил мой телефон.

– Отлично! Зачем ты дал ей телефон? – возмутился я.

– Как зачем? Позвонит, позовет тебя, а ты позовешь меня.

– А если меня не будет дома? Она позовет какого-то Колю, соседи будут ругаться, потом приедет бабушка, она тоже будет ругаться.

– Все будет не так. Соседи будут приятно заинтригованы, скажут бабушке, бабушка будет очарована.

– Соседи будут скрежетать зубами, а бабушка...

– А бабушка уже не будет. Возраст... А знакомый стоматолог всегда кстати. Особенно будущий.

– Не заговаривай мне зубы. И вообще. Как же Людик? Я уж не говорю о твоей жене.

– Я качусь по наклонной, – сказал Коля самодовольно. – Неужели так сложно заметить?

Хотя все сказанное вопиющим образом противоречило моим правилам, на душе стало легко и беззаботно.

Многолетние наблюдения приводят меня к печальному выводу: мои друзья – это люди, чье общество доставляет мне наслаждение. Искренняя беседа, споры, взаимное вдохновение – вот что привязывает меня к другу. А вот что касается самоотверженности, верности, готовности идти на жертвы, – в этом мои друзья никогда не были сильны. Конечно, они могут помочь с переездом, у них легко перехватить денег на пару недель, если нужно переставить шкаф – здесь на них тоже можно рассчитывать. Жадность – обычный порок людей положительных – им несвойственна. Зато в моих друзьях нет и в помине ни пунктуальности, ни устойчивости, ни надежности. Они легки в общении – и до неприличия легкомысленны в жизни. На них нельзя положиться, на них не стоит рассчитывать – разве что в каких-нибудь безумных предприятиях, вроде тех, которые мы затевали.

С надежными и ответственными людьми дружба как-то не складывается – положительные люди в большинстве своем скучны. Нельзя же проводить жизнь в ожидании похода в разведку, тюрьмы, сумы и скучать ровно до тех пор, пока не захочется залезть в петлю по той или иной причине.

Поэтому моя жизнь длится в ожидании того друга, в котором стойкая самоотверженность и альтруизм окажутся совместимы с окрыленностью. Циники возразят, что таких людей не бывает – и попадут впросак. Ведь таков я сам.

11

В четверг вечером, зачехлив гитару, мы вышли из дому. При этом соседка Настя, девушка пятидесяти лет, увидев нас, шмыгнула в свою комнату, чтобы не здороваться, и сильно хлопнула дверью. А Анна Игнатьевна, с которой мы столкнулись на пороге, на наши куртуазные приветствия ответила негостеприимным молчанием и рентгеновским взглядом, который пронзил нас насквозь, но при этом не обнаружил наши личности. Как будто нас не существовало, а существовали только наши низкие тайны.

Кабинка дореволюционного лифта мне всегда нравилась больше, чем наша прихожая. А еще было здорово смотреть, как темные слои шахты сменяются видами подъезда, проплывающими мраморными лестницами, лепными потолками и почтовыми ящиками.

В проулке между флигелями искристым серпантином и конфетти взметался снег, словно сейчас был Новый год, а не обычный будний четверг.