Теракт

Мой отец был хорошим человеком. Он принимал вещи такими, какими они перед ним представали, не приукрашивая их и не трубя о них. Он не старался брать быка за рога, а когда ему приходилось солоно, не делал из этого трагедии. В несчастьях он видел не испытания, а лишь досадные неприятности, на которые не следует обращать внимания, даже если они на какое-то время отравляют жизнь. Его смирение и ясность взгляда были восхитительны. Я так хотел походить на него, быть таким же простым и воздержанным! Я вырос на земле, которая не знает спокойствия с незапамятных времен, но благодаря ему отказывался воспринимать мир как поле битвы. Я видел, что войны сменяются войнами, репрессии — репрессиями, но запрещал себе искать им хоть какие-то оправдания. Я считал чушью пророчества о вражде племен и не мог поверить, что Бог способен натравливать своих чад друг на друга, что именно по Его подсказке они превращают веру в абсурд, в кровопролитие из-за того, на чьей Он стороне. С детских лет я инстинктивно убегал от спасения души, за которое надо отдать часть себя. Не хотел я верить ни в долину слез, ни в долину тьмы — вокруг были другие места, более привлекательные и осмысленные. Отец говорил мне: "Лжец тот, кто скажет тебе, будто на свете есть что-то чище и светлее, чем животворящий тебя дух. Этот человек завидует прекраснейшему из твоих богатств — дару наслаждаться каждым мгновением жизни. Исходя из принципа "твой злейший враг тот, кто старается посеять в твоем сердце ненависть", ты уже познаешь половину счастья. А за остальным тебе достаточно будет протянуть руку. И вот что запомни: превыше твоей жизни нет ничего, абсолютно ничего… А твоя жизнь не выше жизни других".

Я этого не забыл.

Даже сделал эти слова своим девизом, убежденный: когда люди начнут следовать этой логике, они наконец-то достигнут зрелости.

Стычка с Навеедом вернула мне уверенность. Вижу я еще не очень ясно, но могу взглянуть на себя как бы со стороны. Гнев никуда не делся, но он уже не ерзает у меня внутри, как инородное тело, которое поджидает рвотного рефлекса, чтобы выскочить наружу со струей блевотины. Мне случается сидеть на балконе и смотреть на машины. Ким уже не столь подчеркнуто осторожна в выборе слов, как три дня назад. Рассказывает смешные истории. Утром, когда она уезжает в больницу, я уже не сижу взаперти до ее возвращения. Я научился выходить из дому и бродить по городу. Захожу в кафе выкурить пару сигарет или, сев на скамейку в парке, смотрю на детишек, которые резвятся на солнце. К газетам я пока еще не могу притронуться, но, если во время прогулок до моего слуха доносится голос диктора, читающего новости, я не убегаю на другую сторону улицы.

Эзра Бенхаим как-то зашел к Ким. Мы с ним не говорили ни о том, что я мог бы вернуться к работе, ни об Илане Росе. Эзра хотел знать, как мои дела, пришел ли я в себя. Он повел меня в ресторан, чтобы показать мне, что спокойно появляется на людях в моем обществе. Наивно трогательный шаг. Я настоял на том, чтобы заплатить по счету. После ужина (Ким дежурила) мы пошли в бар и напились, как два бога, которые, исчерпав запас громов и молний, предаются разгулу.

— Мне надо съездить в Вифлеем.

Звон посуды, доносящийся из кухни, замирает. Через несколько секунд Ким показывается в дверях. Высоко вздернув бровь, она пристально смотрит на меня.

Я тушу сигарету в пепельнице и собираюсь закурить следующую.

Ким вытирает руки о висящее на стене полотенце и выходит в гостиную.

— Ты шутишь?

— Неужели у меня вид шутника, Ким?

Она не может скрыть легкой дрожи.

— Конечно ты шутишь. Что тебе делать в Вифлееме?

— Оттуда Сихем отправила письмо.

— И что?

— А то, что я хочу знать, какого черта она была там, когда я думал, что она у бабки в Кафр-Канне.

Ким падает в плетеное кресло напротив. Ее подкосила моя неожиданная выходка. Она глубоко дышит, точно стараясь подавить досаду, кусает губы в поисках слов — не находит и стискивает виски пальцами.

— Ты не понимаешь ситуации, Амин. Я не знаю, что творится у тебя в голове, но ты перегибаешь палку. Нечего тебе делать в Вифлееме.

— Там живет моя молочная сестра. И Сихем, чтобы исполнить свою безумную миссию, конечно, поехала именно к ней. Дата на почтовом штемпеле "пятница, 27^", день накануне трагедии. Я хочу знать, кто подучил мою жену, кто обвязал ее взрывчаткой и послал на смерть. Я не собираюсь сидеть сложа руки и не могу просто перевернуть страницу, в которой ничего не понял.

Ким только что волосы на себе не рвет.

— Ты в своем уме? Вспомни, речь идет о террористах. А эти люди ни с кем не церемонятся. Ты хирург, не полицейский. Предоставь полиции этим заниматься. Для таких расследований у нее есть необходимые средства и квалифицированные сотрудники. Хочешь знать, что произошло с твоей женой, — найди Навееда и расскажи ему о письме.

— Это частное письмо и личное дело…