Теракт

Он с такой силой ударяет по тормозам, что машина с заблокированными колесами скользит еще метров десять и застывает на середине дороги.

— Ты откуда взялся? — рычит водитель, побелев от гнева, как мертвец. — Да как ты смеешь поднимать руку на шейха Марвана?..

— Я имею право…

— Не имеешь ты никакого права, ясно? Ты в моей машине. И ни здесь, ни в другом месте я не потерплю, чтобы всякое дерьмо замахивалось на шейха Марвана. А теперь вылезай из тачки и убирайся с глаз моих.

— Мы еще не доехали.

— А я говорю: доехали. Конечная! Выметайся из машины, или я с тебя голыми руками шкуру спущу.

Тут он изрыгает проклятие, перегибается через меня к двери, хрипя, открывает ее и выталкивает меня.

— И не вздумай попадаться мне на дороге, сукин сын, — угрожающе предупреждает он.

Он злобно хлопает дверью, резко разворачивается и, громко треща мотором, уезжает в направлении Вифлеема.

Я в растерянности стою на шоссе и гляжу ему вслед.

Присаживаюсь на камень и жду попутной машины. Убедившись, что это бесполезно, встаю и иду пешком, пока через много километров меня наконец не подбирает какой-то водитель.

Ясер вздрагивает, увидев меня на пороге маслобойни; внутри двое подростков хлопочут вокруг пресса, присматривая за плотными струйками оливкового масла, льющимися в чан.

— Ну и ну! — восклицает он, крепко обнимая меня. — Хирург наш пожаловал, собственной персоной. Что же ты не предупредил? Я бы прислал кого-нибудь тебя встретить.

В его радости слишком много замешательства, чтобы в нее поверить.

Он смотрит на часы, оборачивается к подросткам и кричит, что ему нужно отлучиться по делу и пусть они заканчивают без него. Потом берет меня под руку и подталкивает к старому грузовичку, стоящему в тени дерева, растущего у подножия холма.

— Поедем домой. Лейла будет рада… Если только ты с ней уже не повидался.

— Ясер, — говорю я, — давай не будем ходить вокруг да около. Нет у меня ни времени, ни желания. Я не просто так приехал, — делаю я резкий выпад, надеясь загнать его в тупик. — Я знаю, что Сихем была у тебя в Вифлееме накануне теракта.

— Кто тебе сказал? — Он моментально теряется, бросает перепутанный взгляд на маслобойню.

Я лгу, вытаскивая письмо из кармана рубашки.

— Мне Сихем сказала, в тот самый день.

Скулы у него сводит судорогой. Он с трудом сглатывает слюну и бормочет:

— Она недолго пробыла. Так, заехала совсем на чуть-чуть, повидаться. Лейла была у нашей дочери, в Эн-Керем, и она даже от чая отказалась, уехала минут через пятнадцать самое большее. Она не ради нас в Вифлеем приезжала. В ту пятницу шейха Марвана ожидали в Большой мечети. Твоя жена хотела испросить у него благословение. Мы всё поняли только тогда, когда увидели ее фотографию в газете.

Он обнимает меня за плечи, будто товарища по оружию, и говорит доверительно:

— Мы очень ею гордимся.

Я понимаю, что эти слова он произносит из жалости — а может, чтобы подольститься ко мне. Ясер не склонен к хладнокровию; его выводит из равновесия любое непредвиденное обстоятельство.

— Гордитесь, что отправили ее на живодерню?

— На живодерню?.. — подскакивает он, словно кто-то его укусил.

— Ну, в топку, если тебе так больше нравится…

— Мне не нравятся эти слова.

— Ладно, спрошу по-другому: чем тут гордиться, если посылаешь людей умирать ради того, чтобы другие жили свободно и счастливо?

Он поднимает руки к моей груди, умоляя меня говорить тише, ведь рядом работают два подростка, и делает знак идти за ним, за грузовик. Походка у него неровная, он то и дело оступается.

Я не даю ему покоя:

— И потом, зачем?

— Что зачем?

Его страх, нищета, грязная одежда, плохо выбритое лицо и гноящиеся глаза вызывают у меня страшный гнев, который все нарастает. Дрожь сотрясает меня с головы до ног.

— Что зачем? — цежу я сквозь зубы, взбешенный собственными словами. — Зачем приносить в жертву одних, чтобы были счастливы другие? Ведь обычно свою жизнь отдают лучшие, самые отважные, спасая тех, кто со страху разбегается по норам. Зачем строить все на самопожертвовании праведных? Чтобы жили те, кто менее достоин? Тебе не кажется, что так недолго и род человеческий под корень извести? Что останется от него через несколько поколений, если раз за разом уходить будут лучшие, а трусы, лицемеры, обманщики и мерзавцы так и будут себе плодиться, как крысы?

— Амин, я не понимаю, о чем ты говоришь! Да жизнь всегда, с незапамятных времен, была так устроена. Одни умирают ради спасения других. Ты не веришь в спасение других?