Теракт

Выезжаю из больницы; город кажется безмятежно спокойным. Недавняя трагедия не нарушила его привычек. Бесконечные вереницы машин штурмуют рокадную дорогу на Петах-Тикву. В кафе и ресторанах полно народу. На тротуарах не протолкнуться от любителей вечерних прогулок. Я еду по проспекту Гевирол до Бет Соколов; полицейские на выставленном здесь после теракта контрольно-пропускном пункте направляют водителей в объезд Хакирии — по распоряжению спецслужб этот район наглухо отрезан от города. Мне удается просочиться на улицу Хасмонаим, залитую звездной тишиной. Вдалеке виднеется взорванный смертником ресторан.

Полицейские эксперты, оцепив место трагедии, приступили к его детальному осмотру. Фасад ресторана полностью разворочен; в правом крыле рухнула крыша, исчертив тротуар черными полосами. Вырванный из земли фонарный столб лежит поперек проезжей части, усыпанной мусором и обломками. Взрыв, судя по всему, был неслыханной силы; стекла в окрестных зданиях выбило, штукатурка на многих фасадах вспучилась и отлетела.

— Не стойте здесь, — командует выросший словно из-под земли полицейский.

Движениями фонарика он показывает мне, куда ехать, освещает номерной знак моей машины, затем меня. Инстинктивно отшатывается и хватается за пистолет.

— Без резких движений, — предупреждает он. — Чтобы я видел ваши руки на руле. Что вы тут делаете? Не видите, что территория оцеплена?

— Домой еду.

На помощь подходит второй полицейский.

— Как этот тип сюда пробрался?

— Понятия не имею, — отвечает первый.

Второй в свою очередь пробегает по мне лучом фонарика, окидывает суровым, недоверчивым взглядом.

— Документы!

Протягиваю. Изучив их, он снова светит мне в лицо. Его беспокоит, сбивает с толку арабская фамилия. Так всегда бывает после терактов. Полицейские на нервах, а потому особенно остро реагируют на любую подозрительную физиономию.

— Выходите, — приказывает первый, — станьте лицом к машине.

Я подчиняюсь. Он грубо толкает меня на капот автомобиля, ботинком раздвигает мне ноги и принимается дотошно обыскивать. Другой полицейский идет к багажнику.

— Откуда едете?

— Из больницы. Меня зовут доктор Амин Джаафари; работаю хирургом в больнице Ихилов. Только что вышел из операционного блока. Я вымотан до предела и хочу попасть домой.

— Порядок, — говорит второй полицейский, закрывая багажник. — Здесь все нормально.

Другой не соглашается отпустить меня просто так. Он отходит в сторону и сообщает на центральный пост мою фамилию, сведения из служебного удостоверения и водительских нрав. "Араб, гражданство Израиля. Говорит, только что из больницы, хирург… Джаафари, с двумя 'а'… Проверь в Ихилове…" Через пять минут он возвращается, отдает мне документы и не терпящим возражений тоном приказывает поворачивать назад и больше тут не появляться.

Домой я приезжаю к одиннадцати часам, едва живой от усталости и досады. По дороге меня четырежды останавливали и обыскивали буквально с головы до ног. И сколько я ни предъявлял документы, сколько ни говорил, кем работаю, — напрасно: полицейские смотрели только на мое лицо. Я протестовал, и один парень в бешенстве навел на меня пистолет и пригрозил вышибить мне мозги, если я не заткнусь. Потребовалось силовое вмешательство старшего офицера, чтобы он убрал оружие.

Какое облегчение: на моей улице тихо и спокойно.

Сихем меня не встречает. Она не вернулась из Кафр-Канны. Домработница тоже не приходила, хотя должна была. Постель так и осталась неубранной. Подхожу к телефону: на автоответчике никаких сообщений. После столь напряженного дня отсутствие жены меня беспокоит, но не слишком. Вообще это на нее похоже: вдруг, ни с того ни с сего, взять и остаться у бабки еще на несколько дней. Сихем обожает ферму и долгие бдения на холме, залитом тихим светом луны.