Теракты и диверсии в СССР. Стопроцентная раскрываемость

Даже сейчас, на склоне лет, не стерлось из памяти чувство тревоги, волнения, которое испытывал перед каждым наступлением, в ожидании сигнала для перехода в атаку. Уверен, то же испытывали и мои боевые товарищи. Бойцы понимали, что не всем суждено вернуться из боя. Поэтому чувство товарищества, дружбы перед боем у танкистов достигало высшего пика. Даже теплота взаимоотношений близких родственников не могла сравниться с чувством к товарищам, которые рядом с тобой пойдут в атаку. Либо ты его, либо он тебя должен выручить в критическую минуту. Попробуй уклониться от этого неписаного священного закона в бою — расплата будет жестокой. Всеобщее презрение!

Перед боем особенно тепло относились к танкистам хозяйственники. С легкостью и без лишних объяснений пополнялся НЗ, менялись портянки, истрепанные шинели. Оружейники могли подкинуть в танк «лишний» ППШ. И чего греха таить, даже старшина батальона, всегда скрупулезно разливавший наркомовские сто грамм, перед боем доставал откуда-то разведенный спирт или водку, предлагая выпить каждому «по потребности».

Несмотря ни на что, я никогда не принимал перед боем спиртного. Сперва насильно, а затем по согласию забирал водку у механика-водителя и радиста. Только заряжающий, деятельность которого в бою связана с большим силовым напряжением, получал на зависть другим свою норму, чтобы поплотнее поесть, набраться сил. Поэтому в танковой трехлитровой фляге всегда водилась изрядная порция «горючего», которая сохранялась до вывода танкистов из боев на короткий отдых. Расчет был простой: пьяная удаль мешала в первые, самые ответственные минуты боя правильно оценить обстановку и действовать согласно ей. В оценке обстановки должны были принимать участие помимо командира механик, ведущий машину и выбирающий путь, командир орудия и радист, наблюдающие по курсу за огневыми точками врага. На трезвую голову реакция более быстрая, а действия — точные. Ведь игра шла не в «казаки-разбойники», а на жизнь и смерть!

В исходном районе в ожидании приказа люди тянулись друг к другу, собирались вместе. Всегда находились шутники, анекдотчики. Их рассказы отвлекали бойцов от тяжелых мыслей.

Сложнее всего было в последние перед атакой минуты. Экипаж в танке, всё готово к бою, каждый внимательно следит за командиром. Как он поведет себя? Нервничает, трусит или держится уверенно и спокойно? От него во многом зависит судьба членов экипажа. Ох как много усилий стоило мне, девятнадцатилетнему лейтенанту, сохранять, несмотря на тревогу в душе, состояние спокойствия и уверенности перед тридцатипятилетним механиком-водителем, бывшим трактористом Василием Тимофеевичем, и особенно перед сорокалетним, верующим в Бога заряжающим Нестором Шумковым. С остальными было легче — одногодки.

— Нестор Николаевич! А ты почему не бреешься три дня? Или уходишь от нас в монастырь, готовишься к священному сану? — примерно так начинал я разговор с заряжающим.

— А есть ли нужда в этом? Бог и так примет, — с надрывом, намекая на неизвестность судьбы, отвечал Шумков.

— Бог, может быть, и примет, а мы не можем. В армии положено быть бритым и с чистым воротничком, которого у тебя вообще нет. Сегодня же вечером после боя приказываю побриться и привести себя в порядок. Не то лишу тебя привилегии на единоличное потребление водки.

В разговор, когда заходила речь о «наркомовских», обычно встревал Василий Тимофеевич, незлобно поругивая «некоторых» командиров, зажимающих «паек» бойца, вспоминал свою мужицкую силу, когда после сенокоса или уборки хлебов они с кумом вдвоем осиливали четверть самогона, ну а стакан спиртного для него всегда полезен, как молоко для его троих детей.

— Ладно, вечером, когда заправишь машину, подтянешь ходовую часть, может быть, и выдаст тебе твою норму радист Мишка (заведовавший НЗ), — отвечал я. Так вселялась уверенность в завтра. После получения сигнала на атаку волнение, как правило, проходило быстро. Проскочил траншеи своей пехоты, дал первый выстрел, застрочил пулемет радиста — дальше уже не до волнения. Хочешь выжить — действуй смело и быстро.