Луиза была маленькая, но фигуристая. Прямые коротко стриженные каштановые волосы всегда блестели и колыхались, словно только что вымытые, потому что так всегда и было. Идеальные зубы. Разве в Голливуде бывают не идеальные зубы? Но Луизе они были особенно нужны, потому что она много смеялась. Это был звучный, солидный смех, довольно удивительный для маленькой фигурки и общего сдержанного стиля женщины, делающей профессиональную карьеру; когда она смеялась, она закидывала голову назад и покачивала ею из стороны в сторону, отчего волосы разлетались волнами. Рассмешить ее как будто не составляло труда. Луизу забавляли мои маленькие ироничные британские шпильки в адрес голливудских обычаев и калифорнийской манеры говорить. Разумеется, ничто не доставляет сценаристу большего удовольствия, чем присутствие привлекательной и умной молодой женщины, которая без удержу смеется его остротам.
Как-то теплым вечером, незадолго до моего отъезда, мы поехали в Венис, чтобы поужинать в одном из тамошних прибрежных рыбных ресторанчиков. Сидя на улице, на веранде ресторана, мы наблюдали техниколоровские краски заката над Тихим океаном во всем их вульгарном великолепии, в сумерках пили кофе, а потом заказали вторую бутылку «шардоне» из долины Напа, и маленькая масляная лампа мерцала на столе между нами. В первый раз я не пытался рассмешить Луизу, а серьезно говорил с ней о своей писательской карьере и о том, что ее взлет начался с «Соседей». Я прервался, спросил, не заказать ли еще кофе, а она, улыбнувшись, сказала:
— Нет, чего я сейчас хочу, так это отвезти тебя к себе и трахать до потери пульса.
— В самом деле? — Я потянул время, радуясь полутьме и пытаясь привести в порядок мысли.
— Ну, что скажете, мистер Пассмор? — Обращение «мистер Пассмор», конечно же, было шутливым — она была со мной на ты, наверное, еще до нашего знакомства. Мистер Пассмор — так она называла меня только в разговорах с другими сотрудниками компании. Я слышал, как она говорила по телефону: «
— Очень мило с твоей стороны, Луиза, — сказал я, — и не думай, что я не хочу лечь с тобой в постель — хочу. Но, как ни банально это звучит, я люблю свою жену.
— Она никогда не узнает, — сказала Луиза. — Ей это не принесет никакого вреда.
— Я буду чувствовать себя настолько виноватым, что, вероятно, она заметит, — возразил я. — Или вдруг я все ей расскажу. — И с несчастным видом добавил: — Прости.
— Да ладно, ничего страшного, Пузан, ведь я в тебя не влюбилась, не думай. Может, попросишь счет?
Когда мы возвращались в мой отель, она внезапно спросила:
— Я единственная девушка, насчет которой у тебя возникли затруднения с совестью? — И когда я ответил, что они у меня есть всегда, сказала: — Ну что ж, хоть какое-то утешение.
В ту ночь я мало спал, ворочаясь на своей широкой постели в «Беверли Уилшир» и терзаясь, не позвонить ли Луизе и сказать, что передумал, но не сделал этого; и хотя мы еще несколько раз виделись, отношения изменились, она постепенно отдалялась, вместо того чтобы стать ближе. В последний день она отвезла меня в аэропорт, поцеловала в щеку и сказала:
— Пока, Пузан, все было отлично.
Я с энтузиазмом согласился, но весь полет гадал, что же я упустил.
Пора ложиться спать. Интересно, что сегодня покажут по каналу грез? Не удивлюсь, если что-нибудь неприличное.