Терапия безумия

Сара Мурхэд Терапия безумия

Посвящается моему отцу Терри, когда-то давшему мне совет: «Тянись к звездам – и доберешься до крыш».

Люблю тебя…

Быть может, человек, выбравший зло, в чем-то лучше человека доброго, но доброго не по своему выбору?[1]

Энтони Берджесс, «Заводной апельсин»

Sarah Moorhead

THE TREATMENT

Пролог Двадцать семь лет назад

Грейс затихла, свернувшись клубочком в объятиях матери, словно эмбрион в утробе, и прижалась к ней всем своим маленьким тельцем. Она лежала в полудреме под колючим серым одеялом, мечтая, как позже выйдет играть с другими детьми в огороженный высокой стеной двор. Если они будут вести себя хорошо – получат разрешение сходить в огород. Наверное, ее зернышко уже проросло и зеленый побег проклюнулся над черной землей.

Скоро надзирательница Кейн откроет дверь с шипящим звуком – свишш… Так Грейс ее про себя и называла: Свишш. Обычно мама ко времени прихода надзирательницы уже просыпалась и начинала кипятить маленький чайник, который Грейс трогать не дозволялось. Когда из носика, поднимаясь к окошку, вырывалась струя пара, Грейс воображала, будто следует за ней, выплывая из камеры и перебираясь через стены. Что за жизнь там, снаружи?

Снаружи… О, за стеной огромный пугающий мир, множество людей… Должно быть, среди них полно мужчин. Интересно, они тоже носят форму, как охранники в тюрьме?

В соседней камере запела Лотти – мама Реми. Здесь, среди женщин, Грейс чувствовала себя в безопасности. Конечно, иногда они кричали и ругались – то между собой, то бранили детей. Могли и стукнуть. Все-таки дети бывают вредными, но вот Реми – очень добрый мальчик.

Наверняка он еще валяется на своей узенькой койке за стенкой, хотя скоро уже идти в класс. Опять будет смешить ее на уроке – каждый раз приходится делать ему замечания! Грейс всего пять, а алфавит она уже знает назубок.

Реми на год старше. Кстати, его скоро выпустят. Тут такое правило: если о тебе некому позаботиться, то ты остаешься с мамой, пока не исполнится семь, а потом отправляешься в государственный интернат. Лотти выходит через полгода, так что им с Реми разлучаться не придется.

Мама сто раз уверяла Грейс, что они всегда будут вместе. Это здорово, потому что разлука с мамой даже на одну ночь вызывает настоящий ужас. Они не расставались никогда в жизни. «Не разлей вода», – часто повторяла мама и каждый раз смеялась. Иногда воровали, так что с того? Выживать ведь как-то нужно.

Мама никогда не пела, как Лотти, зато ее заразительный смех поднимал Грейс настроение и заставлял надеяться: все у них будет отлично.

Только не сегодня… Сегодня происходило что-то странное. Почему-то в их камере стояла жуткая тишина. Грейс сделала глубокий вдох и повернулась к маме лицом.

Никто ведь не спит с открытыми веками? Мамины были открыты, и зрачки ее синих глаз превратились в крошечные черные точки.

– Мам?..

Она коснулась пальцем материнской щеки и вздрогнула.

– Мама, просыпайся!

Свишш…

Грейс повернулась к двери.

– Привет, киска, – вздохнула надзирательница Кейн и вдруг остановилась как вкопанная. Не отрывая взгляда от мамы, крикнула: – Лотти!

Какой странный у нее тон… Совсем не такой, как обычно.

– Иду, надзирательница! – прозвучал из коридора мелодичный голос соседки.

Появившись на пороге, она тоже замерла, и ее глаза испуганно расширились.

– Забери ребенка, – тихо приказала Кейн.

– Реми уже с утра о тебе спрашивал, – зашептала Лотти, поднимая Грейс с койки.

Мамина рука тяжело упала на одеяло.

Реми спрашивал? Можно подумать! Он тот еще соня.

– Хочет тебе кое-что показать, – продолжала бормотать Лотти, нежно прижав Грейс к теплой мягкой груди. – Паука, Грейси! Самого большого паука в нашем блоке. Давай-ка поспешим, не то он удерет!

Надзирательница Кейн хрипло заговорила в свою рацию.

Медики? Какие медики? Те самые, что забрали маму Джей, когда она жутко визжала ночью?

Лотти впихнула Грейс в свою камеру и метнулась обратно в коридор. Реми поднял голову: волосы взъерошены, лицо заспанное, помятое, как и наволочка подушки.

– Что такое?

Открыв один глаз, он медленно уселся на кровати, оперся спиной о стенку и подтянул колени к груди.

В их блоке завыла сирена, заглушив завывания Лотти. В коридоре начали собираться женщины.

Реми потер глаза и похлопал ладонью по тюфяку. Забравшись на кровать, Грейс устроилась рядышком с приятелем, и тот укрыл обоих своим одеялом.

Как хорошо, тепло…

Она прикрыла глаза и попыталась выбросить из головы тревогу о маме, забыть о криках в коридоре и о тишине, наступившей после прихода медиков – мужчин в особой форме.

Через несколько минут – а может, через несколько часов – вернувшаяся Лотти присела на колени перед съежившимися на кровати детьми.