В первой беседе с матерью, которая с большой готовностью давала информацию, я узнал историю нормальной беременности и нормального раннедетского развития. У Н. есть еще годовалый братик, с которым она, по словам матери, очень мило и дружелюбно играла. Ни с одним из детей у матери «нет проблем»: «Оба ребенка получились хорошими и послушными». С недавнего времени Н. ходит в детский сад, и ей там очень нравится. Что такое трудности при расставании, мать совсем не знает. По ее словам, они с мужем уже очень рано могли оставлять Н. с няней, когда уходили куда-нибудь по вечерам. Я «устроил допрос» матери девочки в связи с необычным поведением Н. при помещении в стационар. Женщина никак не могла понять и принять наших опасений и беспокойства по поводу «нормального поведения нормального ребенка». Она утверждала, что Н. потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к новой ситуации, после чего она всегда бывает очень оживленной, и в детском саду она тоже известна как любопытная маленькая девочка. В ответ на мои расспросы мать сообщает, что дома она действительно применяет очень строгие методы воспитания, ведь должно быть ясно, «кто тут главный»; для нее послушание очень важно, должно быть достаточно одного взгляда. При непослушании Н. она бы даже не остановилась перед телесными наказаниями, но пока необходимости в этом не было, поскольку Н. знает, что мать не шутит. Достаточно хорошенько припугнуть наказанием.
Необычная, избыточная конформность ребенка является, видимо, выражением специфических отношений привязанности к матери, которые сводятся к тому, что девочка в своем поведении привязанности и исследовательской деятельности под страхом наказания не должна выходить за четко установленные границы. Хотя помещение в стационар и медицинские обследования, включая забор крови, должны были пугать ее, она – из страха перед наказанием за непослушание – не решается проявлять привязанность к своей матери. В присутствии матери ее потребность в привязанности подавляется. Эту сверхконформность следует понимать как нарушение, по крайней мере в том смысле, что подавление импульсов привязанности в пугающих ситуациях может привести к усилению физиологических реакций с соответствующими соматическими и психосоматическими последствиями (аналогично тому, как это происходит с детьми с избегающей привязанностью).
С матерью Н. мне не удалось установить терапевтического альянса. Во время стационарного лечения Н. состоялось еще 3 беседы. Все попытки познакомить мать девочки с моими соображениями, основанными на теории привязанности, оказались безуспешными. Мать настаивала на том, что ее саму воспитали в тех же правилах и ее дети тоже должны узнать, что такое строгость и порядок. Она сама считала прогрессом уже то, что хотя ее в свое время очень сильно били за непослушание, она воспитывает своих детей без физических наказаний, лишь в строгости, и таким способом добивается цели.
Информации по катамнезу нет. Однако из практики можно посоветовать при чрезмерно конформном поведении детей и подростков рассматривать проблематику, связанную с динамикой привязанности, причем особенно тогда, когда в пугающих ситуациях не проявляется соответствующего возрасту поведения привязанности. Вопрос о том, может ли это быть причиной психосоматических расстройств при повышенной физиологической готовности к стрессовой реакции, составляет предмет дополнительного исследования.
Девятилетнюю школьницу В. привели ко мне по настоянию управления по делам молодежи после того, как она неоднократно нападала на свою мать, давая волю рукам, и наносила ей телесные повреждения. Агрессивные разборки между дочерью и родителями случались неоднократно. Ранее неоднократные агрессивные выходки по отношению к соученикам послужили причиной исключения девочки из школы.
На первую беседу приходят оба родителя, пьяные, со своей девятилетней дочерью в сопровождении сотрудницы управления по делам молодежи. Почти невозможно собрать структурированный анамнез, потому что родители чувствуют себя так, будто сидят на скамье подсудимых. Их уже вызывали в управление по делам молодежи, и теперь они, отвечая весьма лаконично, более или менее успешно бойкотируют разговор. В ответ на мои попытки заговорить с девочкой раздается брань, провоцирующая агрессию. При этом В. тщательно рассматривает меня, проверяет мои реакции, дразнит меня, повторяя ругательства. Когда я в ходе дальнейшего разговора с родителями предлагаю обдумать возможность стационарного лечения, В. внезапно начинает плакать, цепляется за мать и уверяет, что ни в коем случае не расстанется с ней: «Мы обе неразлучны». Чуть позже В. начинает громко осыпать свою мать ругательствами, обвиняя ее в том, что теперь ей придется ложиться в стационар на лечение.