Терапия

По-моему, я никогда ничего подобного не писал. Возможно, я становлюсь настоящим писателем. Я обратил внимание, что в этом рассказе нет обращения ко второму лицу. Вместо того чтобы рассказывать историю словно бы другу или кому-то в пабе, как я обычно делаю, я пытался вникнуть в суть произошедшего и подобрать такие слова, которые с наибольшей точностью передавали бы ее. Я много правил. Разумеется, для меня это дело привычное: писать сценарий — это, главным образом, вносить исправления, но в ответ на предложения других людей. На этот раз я был единственным читателем, единственным критиком и сам исправлял текст по ходу развития событий. И еще я пошел на то, чего не делал с тех пор, как купил свою первую электрическую пишущую машинку, — писал от руки. Мне почему-то показалось более естественным воскрешать прошлое с помощью ручки, вместо того чтобы барабанить по клавишам компьютерной клавиатуры. Ручка подобна инструменту, режущему или копающему инструменту, продирающемуся сквозь корни и зондирующему скалистое основание памяти. Разумеется, в диалогах я позволил себе некоторые вольности, ведь все это происходило сорок лет назад, и никаких записей у меня не было. Но я абсолютно уверен, что все чувства передал верно, а это самое главное. И все равно я никак не могу оставить свое творение в покое: без конца беру отпечатанные листы, перечитываю, обдумываю и переписываю, вместо того чтобы прибраться в квартире.

Кухня, заваленная грязными тарелками и пустыми контейнерами от готовых блюд, купленных навынос, похожа на мусорную свалку, на кофейном столике высится стопка нераспечатанной корреспонденции, а автоответчик перестал принимать сообщения, потому что закончилась лента. Грэхэм, придя ко мне посмотреть матч, выразил явное отвращение к состоянию моего жилья. У него более высокие требования к ведению хозяйства, чем у меня, иногда он одалживает у меня совок и щетку, чтобы подмести свой маленький квадратик мраморного пола на крыльце. Боюсь, однако, что дни его ночевки здесь сочтены. Двое американских преподавателей из номера 4 приехали на летние каникулы и все время принимают гостей. Понятно, что они против того, чтобы у входа жил бродяга, через которого должны переступать, входя и выходя, гости. Вчера они сказали мне в лифте, что собираются пожаловаться в полицию. Я попытался убедить их, что Грэхэм не обычный бродяга, но без особого успеха. Сам он ничуть не помогает делу, презрительно называя их «эти гомики янки».

Читая и перечитывая свои воспоминания, я испытываю огромное чувство потери. Не только любви Морин, но и девственности — ее и моей собственной. В прошлом, когда бы я о ней ни думал — а случалось это нечасто, — я словно бы внутренне улыбался, с симпатией и иронией: милый ребенок, первая подружка, какими наивными мы были, сколько воды утекло с тех пор, и тому подобное. Восстанавливая историю наших отношений в подробностях, я впервые осознал, какую отвратительную вещь совершил тогда, много лет назад. Я разбил юной девушке сердце — грубо, эгоистично, бессмысленно.

Конечно, я отдаю себе отчет, что не понял бы этого, если бы не открыл для себя в последнее время Кьеркегора. Это действительно история в его духе. Напоминает «Дневник обольстителя» и собственные отношения К с Региной. Морин — Регина: их имена хочется поставить рядом.

Хотя Регина боролась сильнее, чем Морин. Когда К. вернул ей кольцо, она побежала прямо к нему домой и, не застав его, оставила записку, в которой умоляла не покидать ее «ради Христа и в память о твоем усопшем отце». Про усопшего отца — очень удачное замечание. Сёрен был убежден, как и другие его братья и сестры, что умрет раньше своего отца — над семьей тяготело в этом отношении какое-то проклятие. Но когда старик помер первым, Сёрен подумал, что отец в мистическом смысле умер вместо него. С того момента начинается его обращение к религии. Поэтому записка Регины по-настоящему его потрясла. Тем не менее он продолжал притворяться холодным и циничным, разбивая девушке сердце, с ложным убеждением, что без нее он «мог бы быть более счастливым в несчастье, чем с ней». Я только что перечитал его запись последнего разговора с Региной:

Я пытался уговорить ее. Она спросила меня:

— Ты никогда не женишься?

Я ответил:

— Что ж, лет через десять, когда пройдут все увлечения и безумства юности, я непременно получу красивую юную девушку, которая воскресит меня.

Необходимая жестокость.

Она сказала:

— Прости меня за то, что я тебе сделала.

Я ответил:

— Скорее уж я должен умолять тебя о прощении.

Она сказала:

— Поцелуй меня.

Что я и сделал, но без страсти. Боже Милосердный!

Это «Поцелуй меня» было последней уловкой Регины. Когда же и она не помогла, Регина сдалась.