Терек - река бурная

"Не спит… Антону, видать, худо", — подумалось Василию. Прикрываясь от ветра, прикурил. Сидел, покачиваясь в седле в такт лошадиному дыханию. Тень на стене все кланялась и кланялась; за ветром чудилось мерное жужжание прялки. И подумалось Василию о превратности человеческих судеб, о призрачности их счастья. Будет ли и при новой жизни любовь такой болючей, а личное счастье — таким же ломким, пугливым? Вот же изломалась, рухнула на глазах у всех доля этих двух — Гаши и Антона. А никому, кроме Василия, невдомек истинная причина Гаишного отказа пойти за Антона, и не понятна никому такая любовь, от которой нужно бежать, чернеть и сохнуть, — ведь в обоюдности их любви, особенно после того, как Гаша с риском для жизни уехала в город искать Антона и вырвала его у смерти, никто не сомневался. Но вот уже около месяца видят соседи, как бежит девка, когда приходит под ее окна Антон и часами сидит на крыльце, дожидаясь встречи. Но встречи нет и нет, как… у тех двух ручьев, которые вспомнились сейчас вот Василию.

Еще холостым парнем охотился он как-то в урочище Муртазата и, бродя фазаньими тропами среди терновых зарослей, наткнулся на крошечный ручеек, струившийся в тесном и крепкостенном гранитном руселке. Он был так мелок и узок, что даже ладонью зачерпнуть из него было трудно. Василий пошел вдоль ручейка, разыскивая место поглубже, и увидел еще такой же маленький родничок, доверчиво и журчливо вливавший свою струю в первый. И вот, шаг отступя от места их слияния, тек уже полнозвучный веселый ручей, круживший на перекатах фазаньи перья, украшенный по бережкам кружевом птичьих следов. Поддаваясь непонятному любопытству, Василий прошел с десяток шагов и с таким же непонятным самому себе огорчением увидел, что ручьи вновь разделились: один по крутому глинистому склону убежал вниз и кончился там, испарившись с прогреваемой солнцем оголенной земли; другой поворачивал вправо и тоже терялся без следа в редколесной балочке. Разлучил их камень, скатившийся со склона в неведомые времена в самую середину их русла.

И вспомнилось Василию, как большая досада охватила его тогда. "Зачем им было разлучаться? Ведь и тот и другой несли уже частицу друг друга", — подумалось ему сейчас. А тогда, не умея еще объяснить своих чувств и причины своей досады, он попросту вывернул камень и, пачкаясь илом и зеленой осклизью, отпихнул его в сторону. И долго потом сидел на траве, с удовольствием слушая тихое журчание воды, стекающей в омуток, оставленный камнем, и вытекающей уже в одно русло, в то, которое вело в балочку.

А через месяц он был в тех же местах и, мучимый жаждой, вспомнил о ручье и отыскал его. Он шел по балке вдоль по течению и дивился, непонятно радовался жизни, веселью воды. Дойти до конца ручья в тот день так и не удалось, и Василию приятно было от мысли, что, может быть, он достиг уже другого большого ручья или даже речки, которая впадает в Терек, несущий свои воды в самое море… Да иначе и быть не могло: ручьи, сливаясь воедино, всегда достигают чего-то большого!

Вот если б и теперь убрать тяжкий камень, упавший в русло двух жизней. И пусть он, Василий, даже надорвется при этом, зато, наверное, потом будет радоваться…

Василий размышлял, согнувшись в седле, стыл на пронизывающем ветру. Ветер крепчал, обещая к утру принести туман и иней. Месяц снова укрылся за тучу, а тень в окошке все качалась.

За ветром чудилось Василию сиротливое жужжание прялки.

Уяснив себе, наконец, все, что скажет Антону, он перегнулся через плетень палисадника и тихо стукнул согнутым пальцем в дребезжащее стекло.

XII

В день, когда ревком назначил передел земли, к Гаше нежданно-негаданно заскочила Марфа Легейдо и стала тащить ее на улицу за всеми. Как ни хмурилась, ни отговаривалась девка, упрямая хохлушка не отставала (знал Василий, кого к затворнице подослать!). Кусая губы и пряча злые глаза, Гаша стала, наконец, одеваться.

Вчера только стучался к ней с последним своим словом Антон. И она снова не открыла ему. Боясь, что она уйдет, не дослушав, он говорил торопливо и хрипло, припав к закрытой с крыльца двери. И такой тоской, вывороченной из-под самого спуда сердечного, веяло от каждого его слова, что Гаша не могла оторвать ног от пола, стояла, дрожа…

— Знаю я теперича все, Гаша… Не до гордости мне, когда с тобой беду учинили… Не уходи, любушка, не казни до смерти, послушай… Ежли думаешь, что после того не возьму тебя или попрекну когда словом, то кинь такое из головы… Для меня ты все такая же…

Спазма перехватила Гашино горло, огонь обжег щеки. Крикнула со злом и ненавистью:

— Для тебя такая же, да для себя — не такая! Все вы гады и скоты одинаковые! Вам одного тольки и надо… Не трожь меня, не жалей! Противные вы все мне! Ступай, вон девок в станице много, может, найдешь какую дурочку… А я ученая теперь!

Антон молчал, дышал тяжело. Гаша всем телом ощущала дрожь его рук, в мучительной судороге хватающих дверь.