Терек - река бурная

В условленный час в проулке, выходящем к реке, кроме Василия и Мефодия, собрались Иван Жайло, Антон Скрыпник, Михаил Нищерет. Семен Сакидзе, Гаврила Дмитриев. Вовремя подоспел и младший сын Гаврилова кунака — Ахсар, который прихватил с собой товарища-одногодку, широколицего, румяного, похожего на конфузливую девку (старый осетин сдержал слово: прислал-таки сына в станицу по первому намеку Гаврилы). Оба парнишки, хорошо вооруженные, на добрых конях, полные готовности действовать, держались не по возрасту сосредоченно и сдержанно. Гаврила с удовольствием отметил про себя, с какой молчаливой серьезностью казаки приняли их в свой отряд. Лишь Василий тихо выговорил ему за то, что не предупредил ребят, как следует одеться. На осетинах были черкески, папахи; казаки же оделись под иногородних. Василий брал в расчет, что солдат, с которыми предстояло договариваться об оружии, наверняка оттолкнет примелькавшаяся им форма исконных царских служак, душителей и карателей.

Ночь была промозглой. С деревьев изредка срывались, прочерчивая бельмами черноту, крупные мокрые хлопья. Под копытами чавкала грязная снежная каша.

Кони утомились быстро, уже на полдороге пришлось с рыси перейти на шаг. Потому в Дарг-Кох прибыли лишь перед рассветом, когда эшелон из Баку, стоявший тут с вечера, уже собрался отбыть.

Спешившись в тихом углу, за задней стеной пакгауза, и оставив с конями осетинского парнишку — товарища Ахсара, отряд двинулся на станцию.

Перрон тускло освещался единственным фонарем. Несмотря на неурочный час, здесь было людно. Солдаты запасались кипятком. Гремели котелки и консервные банки, грохотали по цементу кованые сапоги. Из раскрытой настежь двери зала ожидания, где спали вповалку раненые фронтовики, беженцы, спекулянты, вместе с тяжелым духом немытых тел и мокрой овчины доносились разноголосый храп, стоны, выкрики. В буфете, запершись, пьянствовала кучка офицеров.

Быстро сориентировавшись в обстановке, Василий повел отряд к паровозу, тонущему в клубах шипучего пара. На паровозной лесенке, привалившись к поручню и обняв винтовку, дремал головастый унтер. Василий стремительно подошел к лесенке и, приподнявшись на первую приступку, почти не размахиваясь стукнул его по шее кулаком с зажатым в него браунингом. Унтер свалился без единого вскрика прямо в объятья подоспевшего Ахсара. Подхватив унтеровскую винтовку, Василий перекинул ее Скрыпнику со словами: "Держи первую!" Пока Ахсар и Нищерет — гибкие и молчаливые — возились с контуженным унтером, перетаскивая его на другую сторону пути. Василий с Мефодием влезли во внутрь паровоза. В красном отсвете топки испуганно шарахнулись по сторонам две человеческие фигуры, в одном из углов блеснула пара глаз на черном закопченном лице.

— Который тут за машиниста?! — оглушительно гаркнул Василий.

Пауза. Потом из угла рявкнул не менее сильный густой бас:

— А ты не гавкай! Сами умеем!

Несмотря на всю напряженность момента, Мефод прыснул в усы сыпучим бесовским смешком. И смех этот несколько умерил испуг: обе фигуры вынырнули из углов на свет.

— Кто такие? Чего угодно? — спросил старший.

— Кто — не важно! А чего — так вот чего: тронешь состав через полчаса, не раньше, иначе, как цуцика, — за глотку! Ясно? — раздельно проговорил Василий.

— Ясно. Грабить будете?

— Ну, ты! Мы тебе не какие-нибудь Тришкины ребята! — вспыхнул теперь уже Мефодий.

Машинист глянул из-за его плеча в окошко, увидел внизу еще шестерых вооруженных людей, издевательски спокойно сказал:

— Ясно. Никто себя бандитом не признает. Нынче все идейные… Через полчаса, значит, разрешите трогаться?.. Знавал я бандитов и почище, те на полном ходу грабили, им движенье не помеха. Вы, видать, помельче будете…

— Поговори-ка еще, аспид! Эй, Ахсар!

В просвете двери, как из-под земли, выросла тонкая фигура парнишки.

— Тут с Легейдо останешься, — сказал ему Василий. — Покажете, в случае чего, чем пулька пахнет. Я пошел с хлопцами…

В теплушках, набитых солдатами, как бочки сельдями, жизнь кипела и ночью. У дверей, расцвеченных огоньками цигарок, пассажиры спешили перед длинным перегоном надышаться свежим воздухом, поразмять ноги. В иных вагонах при тусклом свете блиндажных коптилок заканчивалось позднее чаепитие. А где-то в конце состава, разрывая ночную тишь, визгливо и лихо разливалась хмельная гармошка.

Казаки неторопливой походкой, чтоб не привлекать к себе особого внимания, подошли к одной из кучек, топтавшейся на грязном снегу у неосвещенной теплушки. Солдаты курили, слушали, как кто-то, давясь булькающим хриплым кашлем, рассказывал: